Мои друзья выгнали меня из группы. За то, что я стал невыносим.
На следующий день Джим позвонил и сказал, что общим голосованием группы я из нее исключен. И добавил:
– Приходи и забирай свои инструменты, иначе я оставлю их на улице.
Я знал Джима и Чипа с восьмого класса, в Джона – с десятого. Мы вместе ездили в Нью-Йорк – за пластинками и на концерты Talking Heads и Black Flag. Последние два года мы почти все время были вместе – сочиняли музыку, говорили о музыке, спорили о том, как играть музыку. Они были моими лучшими друзьями. А я стал отталкивать их. И не знал почему.
Я взял мамин седан «Шевроле Шеветт» и поехал к Джиму за гитарой и усилителем. Он сидел на диване в компании своих братьев и смотрел телевизор.
– Твоя аппаратура на улице, – сказал он, не отводя взгляда от экрана.
Я затащил усилитель в машину. Гитару положил на заднее сиденье. Нужно было вести себя достойно, поэтому пришлось вернуться в дом.
– Джим, – сказал я, стоя в дверях комнаты, – хочу извиниться за то, что не забрал вчера оборудование.
– Ладно, Моби, – равнодушно ответил он, даже не повернувшись в мою сторону. Я надеялся, что он примет мои извинения и пожмет мне руку. Или спросит, почему я стал плохим другом. В общем, даст понять, что наши отношения не разорваны, все еще можно исправить.
Он смотрел телевизор.
– Ты еще тут? – оскорбительным тоном спросил меня его старший брат Майк.
– Ладно, увидимся, Джим, – тихо сказал я. И ушел.
Вернувшись домой, я позвонил Джону. Он был старше и умнее, чем Джим. Во мне теплилась надежда на то, что он захочет со мной поговорить.
– Джон?
– А, привет, Моби.
– Кажется, Джим на меня зол.
– Ну, вчера ты повел себя как козел.
– Понимаю.
– Что происходит?
Ответа у меня не было.
– Я не знаю.
Он ничего не сказал, молчал.
– Джон?..
Он не издавал ни звука.
– Ладно, мне пора, – выдавил я из себя. – Надеюсь, мы все еще друзья.
Он засмеялся и положил трубку.
На следующий день я попал в пробку на шоссе I-95 и увидел на заднем бампере машины впереди множество наклеек с разными высказываниями. «Полегче на поворотах!», «Живем один раз», «Не спи – замерзнешь!» – и все такое. Но одна прочитанная фраза запала мне в душу – «Поврежденные люди вредят людям». Смысл этих неказистых слов заключался в том, что те, кому причинили боль, склонны причинять боль другим.
Это знание, неожиданно понял я, скрытно и вопреки моей воле вело меня к разрыву с Джимом, Чипом и Джоном.
Да, я все понял.
Подсознание диктовало мне: «Рано или поздно кто-то из твоих друзей будет сильно травмирован. От этого не уйти, такова жизнь! И тогда он начнет причинять тебе боль! Все они люди, а ты уже много раз убедился, что людям доверять нельзя». Мои друзья не сделали мне ничего плохого, но глубоко внутри меня таилась уверенность: они могут это сделать. Сделают рано или поздно. И я должен был их оттолкнуть, прежде чем они мне навредят.
Вот таким образом исказился мой внутренний мир. Мне было семнадцать лет.
Я не хотел оставаться дома, поэтому вставил в стереосистему машины кассету с альбомом Echo & the Bunnymen и поехал на Лонг-Айленд-Саунд – посмотреть на красивые дома у воды. Когда у меня не было водительских прав, я ездил с плеером по Дариену на велосипеде, слушал британскую музыку и смотрел на богатые огороженные поместья и особняки. Но в черте города их было немного. Теперь же благодаря маминому «Шевроле» я мог ездить в другие близлежащие города и любоваться красотой больших домов и обустроенных частных территорий там.
Я припарковался у любимого особняка на Лонг-Нек-Пойнт. Он представлял собой внушительное каменное строение XIX века, похожее на Монтичелло – центральная постройка в знаменитой усадьбе Томаса Джефферсона
[166]. «Каково это – расти в таком доме? – думалось мне. – Каково это – чувствовать себя в безопасности? Не знать унижений? Не ощущать себя ничтожеством из-за того, что ты беден? Не причинять боль другим – из-за того, что бедность и унижения исказили твое естество?..»
Альбом Echo & the Bunnymen закончился. Я перекрутил кассету на начало и стал слушать запись снова. Зазвучала «Show of Strength», первая песня альбома. Я смотрел на кучевые облака, что медленно плыли над особняком. И думал о том, как его обитатели видят мир из витражных окон.
Нью-Йорк
(2006)
Я мог бы отправиться в любую точку мира ради выступления Донны Саммер. Но этого не потребовалось: она пела на благотворительном мероприятии в Бальном зале отеля на Таймс-сквер. В конце 80-х мы с Полом, моим бывшим другом, пробрались на крышу этой респектабельной гостиницы – тогда самого высокого здания в округе – и снимали там сюрреалистичные короткометражки, в которых скакали голыми и размахивали своими вялыми пенисами над Нью-Йорком
[167].
Я позвал на это мероприятие своего друга Фэнси, потому что он тоже любил слушать Донну. Когда нас проводили к нашему столу в зале, я заметил, что вокруг полно известных богатеев: Блумберги, ЛеФраки, Трампы, Кляйны, Сульцбергеры… Все миллиардеры Нью-Йорка заявились сюда для того, чтобы под пение «королевы диско» пожертвовать деньги на проект актрисы Бетт Мидлер по защите рек и водных ресурсов их города.
– Разве в Нью-Йорке есть реки? – поинтересовался Фэнси, заглянув в программку.
Идея защиты водных ресурсов мне нравилась, но я пришел увидеть Донну Саммер. Я вырос на диско 70-х, которое слушал по радио. В 80-е эта музыка умерла, но по-прежнему вдохновляла всех – от New Order и Duran Duran до Kraftwerk. А потом, несколько лет спустя, диско вернулось во всем блеске, породив хаус-музыку, техно, рэйв-культуру и даже значительную часть хип-хопа. И никого из певцов в этом жанре танцевальной музыки не было выше Донны Саммер.
Я читал историю о том, как Брайан Ино
[168] открыл для себя сингл Донны Саммер «I Feel Love» и принес его в студию в Берлине, в которой вместе с Дэвидом Боуи работал над альбомом. Он заставил всех сесть и прослушать песню от начала до конца. И пророчески провозгласил: «Я услышал звучание будущего».
