– Если ты любишь животных, почему ты ешь их?
Мне было нечего ответить, но сам вопрос, казалось, не имел смысла. Все ели животных. Насколько я знал, все всегда ели животных. Употребление животных в пищу было вплетено в саму ткань человечества, словно машины или телевидение. Так что, хоть я и любил животных сильнее, чем многие люди, я продолжал их есть.
* * *
После того, как я бросил университет, Такер понял: что-то не так – и пытался по мере своих сил заботиться обо мне. Но даже под его надзором в первый месяц после ухода из колледжа я чувствовал себя ужасно. Панические атаки начинались с самого пробуждения, и тревожность уходила только после того, как я выпью пива или водки. Все мои друзья разъехались по колледжам, и мне не с кем было общаться. К тому же страхи становились все сильнее и не давали искать работу.
Почти каждый день после завтрака я брал «Walkman» с кассетой Joy Division или Echo & the Bunnymen и на старом десятискоростном «Schwinn» ехал на пляж или в местный парк. Там я садился на скамейку и пытался вести дневник, думая о том, ослабнет ли паника хоть чуть-чуть. Но дни шли, а она по-прежнему терзала мой мозг, царапая его своими ужасными когтями.
Я нашел бар в Порт-Честере, штат Нью-Йорк, под названием «Beat». Он находился в двадцати минутах от маминого дома, и я начал большую часть вечеров проводить там. Это был дешевый бар, им управляли два местных художника. А еще это было единственное место в округе, где диджеи ставили «новую волну» и панк-рок. В этом баре я завел нескольких друзей, которые не учились в колледже по различным неблагополучным причинам.
Аллард, канадец, похожий на Иэна МакКаллоха
[206], жил с родителями в Новом Канаане. Его выгнали из художественной школы за то, что он рисовал уши на стенах. «У стен есть уши! – сказал он мне, когда мы познакомились. – Понял?» Мелисса была девятнадцатилетней бас-гитаристкой «новой волны». Волосы она красила в нежно-голубой цвет. Она бросила Хэмпширский колледж, жила в Гринвиче и ухаживала за больной матерью. Брок, высокий торчок из Стамфорда, бросил Бостонский колледж ради великой цели – стать ударником.
В «Beat» я подружился еще с несколькими одинокими пригородными неудачниками, но Аллард, Мелисса и Брок стали моими самыми близкими друзьями. Поскольку Мелисса играла на басу, Брок – на ударных, а Аллард был похож на Иэна МакКаллоха, мы организовали группу. Все мы были одержимы грустной, полной жалости к себе музыкой, рожденной на севере Соединенного Королевства, и, хоть и были подростками из Коннектикута, прилагали все усилия, чтобы выглядеть и звучать как Smiths и Aztec Camera.
Страхи становились все сильнее и не давали искать работу.
Дружба и игра на гитаре в группе помогли мне ослабить путы тревожности. К началу лета я смог начать поиск работы. Я искал интересные предложения на страницах «Стамфордского адвоката», где публиковали объявления о поиске сотрудников. И однажды прочел: «Магазин искусств и ремесел ищет продавца на неполный рабочий день, креативность приветствуется». Я заполнил заявление, прошел собеседование, занявшее всего несколько минут, и был принят на работу в салон «Чудо глины» в торговом центре в Стамфорде – с оплатой 3,25 долларов в час.
Владел магазином Джимми, старый хиппи, который, казалось, был еще тревожнее меня – в основном из-за того, что в магазин никто не ходил. Был 1984 год, люди ходили в торговые центры за яркой одеждой, делавшей их похожими на Молли Рингуолд или Эдди Мерфи. Покупателям нужны были футболки с изображением Мадонны, а не пыльные традиционные барабаны из Руанды и вырезанные вручную шахматы из Эквадора. Джимми платил мне наличными, и я работал три дня в неделю, сметая пыль с рукотворных вещиц из Южной Америки и Африки, которые никто не хотел покупать.
Однажды Мелисса и Аллард пришли в торговый центр пообедать со мной в «Sbarro», в ресторанном дворике. Я заказал пиццу с колбасками и пеперони, а они – пиццу с перцем и луком.
– Худеть пытаетесь? – пошутил я. Они и так были тощими, как щепки.
– Вчера вечером мы посмотрели британский фильм о животных, – сказал Аллард.
– И теперь мы вегетарианцы, – добавила Мелисса.
Я замолчал, ожидая завершающей мысли. Но ее не последовало, и я спросил:
– Что?
– Мы вегетарианцы, – повторил Аллард.
– Что это значит?
Они были вегетарианцами первый день, и им пришлось подумать, как лучше ответить на этот вопрос. Мелисса пожала плечами и сказала:
– Никакого больше мяса, я думаю.
Я засмеялся и сказал, что не пройдет и недели, как они снова начнут есть мясо.
После работы я взял мамин «Шеветт» и поехал в «Бургер-кинг» в Норуолке, где заказал себе, как обычно, воппер, средний картофель-фри и шоколадный коктейль. Я устроился на парковке, жевал бургер и думал о вопросе, который мне давным-давно задала девочка в школе: «Если ты любишь животных, почему ты их ешь?» Я хотел сесть рядом с Аллардом, Мелиссой и этой девочкой и сказать: «Потому что все едят животных!» Но знал, что эти слова – жалкое оправдание.
В университете я собирался изучать философию и незадолго до отчисления ходил на вводные занятия по этому предмету. Профессор, доктор Финк, рассказал классу об ошибке описания и предписания, о принципе Юма. Если коротко, оправдание чего-то только потому, что оно было частью статус-кво в течение длительного времени, с точки зрения логики неверно. Он попросил нас привести примеры, и мы вспомнили рабство, детей, работающих на фабриках, отсутствие избирательного права у женщин, опрыскивание овощей ДДТ и свинцовую краску. Все это было неприемлемо в современном мире, но в определенное время защищено логикой, которая сводилась к тому, что «эта вещь существует, поэтому она должна продолжать существовать, даже если мы знаем, что это плохо и неправильно».
Воппер внезапно стал не таким вкусным, как обычно. Я поехал обратно к дому моей мамы, где на лестнице с оранжевым ковром меня поджидал Такер. Я сел играть с ним, водя ручкой вдоль края лестницы; он подкрадывался и нападал на нее.
В этот миг я осознал, что не могу участвовать в том, из-за чего страдают животные.
Я любил Такера. И был полностью уверен, что сделаю все возможное, чтобы уберечь его от боли и огорчений. Я смотрел на его серую полосатую мордочку, как тысячи и тысячи раз до этого. У него было два глаза, центральная нервная система, невероятно богатая эмоциональная жизнь и внутреннее стремление избежать боли и страданий. И, когда он охотился на ручку, я понял, что все животные с двумя глазами и центральной нервной системой живут невероятно богатой эмоциональной жизнью и обладают внутренним стремлением избежать боли и страданий.
В этот миг я осознал, что не могу участвовать в том, из-за чего страдают животные. Я позвонил Алларду.
– Алло?
– Не воображай себе ничего, но я теперь тоже вегетарианец.
