Поезд прибыл на станцию Гудзон. Я чувствовал себя культурным человеком с ясной головой. Была середина октября, и в холодном, чистом воздухе ощущался запах опавших листьев и костров. До концерта оставался час. Я отправился на площадку, где за сценой пообщался с Кристен Гиллибранд и другими нью-йоркскими демократами.
– Как вы относитесь к выборам? – спросил я Кристен.
– С надеждой, – ответила сенатор с той же ноткой волнения, что слышалась в речах каждого из нас. После 200 лет правления белых президентов и восьми последних лет с Бушем и Чейни во главе государства сама мысль об умном молодом президенте-афроамериканце казалась похожей на сон. Но была отчаянно необходимой.
Я надел концертный костюм еще перед тем, как сесть на поезд. Дэрон и Аарон переоделись перед выступлением в черные костюмы в стиле южной готики, а Лора и бэк-вокалистки нарядились, как обычно, в траурные платья. В восемь часов вечера свет погас, и мы приготовились выйти на сцену.
– Дэрон, – сказал я, пристегивая ремень к бас-гитаре, – давай по пиву.
– Я не алкоголик, а любитель алкоголя.
Мы рассмеялись и выпили по банке «Bud Light», пробив их ножом, как парни из студенческого братства, которыми мы никогда не были.
– Классно, – сказал я, смял холодную алюминиевую банку и рыгнул. Я хотел продолжить пить во время выступления и взял упаковку пива на сцену. Мне нравилось играть с The Little Death мрачный ритм-энд-блюз, а еще нравилось то, что некоторые наши песни были достаточно просты, чтобы одновременно исполнять басовую партию и пить.
К последней песне нашего часового сета во мне было уже семь банок пива. Я взял у Лоры микрофон.
– Голосовать нужно всем, – пьяно сказал я, – потому что республиканцы – это гребаные недочеловеки и их нужно уничтожить.
Я взглянул на свою новую подругу, сенатора Кирстен Гиллибранд, ожидая, что она улыбнется, одобрит мою прогрессивную смелость и ненормативную лексику. Но она явно пришла в ужас и вместе со свитой поспешила выйти из зала.
Лора взяла микрофон.
– Извините, у Моби иногда бывает алкогольный синдром Туретта
[228], – сказала она.
Я отобрал у нее микрофон и пояснил с притворной обидой:
– Я не алкоголик, а любитель алкоголя.
Мы вышли за кулисы, допили оставшееся пиво, а потом на микроавтобусе доехали до местного бара. Никто из моих друзей в него не пошел, всем нужно было возвращаться в Нью-Йорк, а мне промоутер забронировал номер типа «постель и завтрак» в местной гостинице, так что я остался в баре и стал пить текилу с местными жителями.
Выступавшая в баре группа исполняла ностальгические кавер-версии классики Гудзонской долины, например, «Rainy Day Women #12 & 35» и «The Weight». В полночь я выбрался на сцену, взял гитару и попытался сыграть с ними «Purple Haze». Эту песню я разучил еще в девятом классе под руководством моего учителя гитары Криса Рисола и даже пьяным мог исполнить ее от начала до конца, почти не ошибаясь. Я сыграл длинное, небрежное гитарное соло, а после песни взял микрофон солиста.
– Если у кого-то есть наркотик и вы можете дать или продать его мне, – сказал я, повторяя тактику, примененную в танцевальном зале и ночном клубе «Highline», – подойдите к краю сцены.
Когда я сошел в зал, бородатый парень в мотоциклетной куртке кивнул мне и повел в мужской туалет.
– 150 долларов, – сказал он, протягивая мне маленький пакетик. «Меня явно переоценивают», – подумал я, но горячо поблагодарил парня.
Я вышел из уборной, чувствуя себя супергероем. Попытался вскочить на сцену, где играла группа, но поскользнулся и упал на стол, заставленный стаканами и пивными бутылками. Стол перевернулся, я рухнул в кучу битого стекла, но вскочил целым и невредимым.
– Боги спиртного защитили меня! – крикнул я, торжествующе подняв руки над головой.
В пять утра, выпив еще текилы и вынюхав, я в сопровождении швейцара дошел до своего странного отеля с номерами типа «постель и завтрак», что располагался на главной улице Гудзона.
– Какая чудесная ночь! – крикнул я, подходя к небольшому зданию.
– Чувак, ш-ш-ш, – сказал швейцар. – Это маленький город.
– Может, мне переехать сюда? – спросил я серьезно.
– Для вас тут может быть слишком тихо, – ответил он и пошел прочь.
Стены моего номера были оклеены обоями в цветочек, а на прикроватном столике лежала книга Ф. Скотта Фицджеральда «Ночь нежна». Я лег и попытался читать, но строки прыгали перед глазами. От чтения пришлось отказаться. Порошок, пиво и текила бушевали в моем теле, словно разъяренная рыба, поэтому в течение нескольких часов я ворочался без сна.
К восьми утра алкоголь и наркотики покинули мой организм, и мне стало плохо. Бледный свет, пробивавшийся сквозь занавески, вызывал тошноту. Грубые простыни ощущались как жесткая бумага. Я не мог ни уснуть, ни даже устроиться поудобнее, поэтому надел свой старый черный костюм, пропахший после вчерашнего вечера пивом и чужими сигаретами, и пошел на вокзал.
Я страдал от похмелья тысячи и тысячи раз. В старших классах и колледже оно было несущественным – словно мягкий калифорнийский прибрежный туман, который рассеивается к полудню. В конце 1990-х и начале 2000-х годов похмелье казалось очаровательным и даже «литературным», чем-то связанным с героями-алкоголиками вроде Чарльза Буковски и Джона Чивера
[229]. Но теперь я чувствовал, что отравляю свою ДНК. Теперь похмелье казалось неправильным. Причем слово «неправильное» следовало писать не строчными буквами, как оценивающее превышение скорости на несколько миль в час, а прописными – «НЕПРАВИЛЬНОЕ», – словно оно относилось к кормлению младенца бензином.
На вокзале я купил две бутылки воды и сел на поезд «Amtrak» до Пенсильванского вокзала. Первая поездка вышла спокойной и приятной, а теперь я страдал от похмелья, был одет в костюм гробовщика, прижимался всем телом к стене без окон и старался держаться как можно дальше от света. Я попытался отвлечься, читая газету, но не мог разобрать ни слова.
Я пил большую часть своих последних 33 лет – с тех пор, как мне исполнилось 10 лет в 1975 году.
Я был болен, я так устал. Опять. Я был болен, устал и страдал от похмелья большую часть прошедшей недели.
И предыдущей недели.
И месяца.
И года.
И многих лет.
Это был неумолимый, повторяющийся путь повреждений и тошноты, и я оказывался в таком положении всякий раз, когда пил. Я сбился со счета, считая попытки сократить потребление алкоголя, но каждый раз, когда пытался пить как нормальный человек, все заканчивалось тем же, чем и сейчас: я был болен, разрушен и хотел умереть.
