В Британии мнения резко разделились. Г. Вулф приписывал себе заслугу этого соглашения, поскольку оно соответствовало предложениям, которые он выдвигал восемнадцать лет назад. Он хвастался, что Николсон и Извольский – его старые коллеги, давая понять, что повлиял в некоторой степени на их взгляды.
Э. Грей многие годы защищал соглашение, главными авторами которого с английской стороны были он и Николсон. Он считал: «Кардинальной целью Британии… было обезопасить себя настолько, насколько в состоянии обезопасить нас какой бы то ни было договор, от дальнейшего продвижения России в направлении границы Индии». Грей был твердо убежден, что достиг поставленной цели. Подобно лорду Дж. Гамильтону, Грей не верил в способность Британии защитить себя от России в Азии. Россия слишком сильна, продвижение России неизбежно, Россию невозможно остановить. Но при этом он верил, что клочок бумаги предотвратит неизбежное. Грей никогда не пытался разрешить это противоречие. Он способен был только повторять без конца одно и то же: «Мы свободны от тревоги, прежде не дававшей покоя правительствам Британии; удален источник постоянных трений и возможный повод к войне; можно более уверенно говорить о мирных перспективах».
Грей верил, что соглашение 1907 г. дает Британии односторонние выгоды: «То, что приобрели мы, – реально; то, что приобрела Россия, – видимость». Такой взгляд на вещи был приемлемым только для тех, кто разделял позицию Грея – ту самую позицию, о которой Гамильтон спорил с Керзоном семью годами раньше, а именно что власть России над Северной Персией постоянна и ни при каких условиях не может быть поколеблена; а власть Британии над Южной Персией сомнительна, и удержать ее силой невозможно. Как ни странно, Грей продолжал придерживаться этой позиции, несмотря на поражение России в войне и ее революцию 1905–1907 гг. В то время как Российское государство терпело поражения при Порт-Артуре, Мукдене и Цусиме, царя и правительство отказывались признавать на улицах Санкт-Петербурга и Москвы, на фабриках Иваново-Вознесенска и палубах «Потемкина», Грей продолжал искать дружбы с Россией. В отличие от лидера его собственной партии Кэмпбелл-Баннермана он никогда не выражал сочувствия революции, но писал: «Я горю нетерпением увидеть Россию восстановленной в качестве фактора европейской политики. Договоримся ли мы с ней по азиатскому вопросу, пока неизвестно; я попытаюсь сделать это, когда она будет готова».
Взгляды Грея разделяли Николсон, Ч. Гардинг, Сандерсон и другие профессионалы министерства иностранных дел. После Первой мировой войны сэр Дж. Бьюкенен писал, что соглашение проложило дорогу для англо-русского сотрудничества в европейских делах: «Оно оказалось более эффективным в развитии взаимопонимания, лежавшего вне рамок письменного соглашения, чем в примирении конфликтующих интересов в Персии».
Вот ответ на вопрос о мотивах Грея. Он не был политиком мирового масштаба. Его горизонт ограничивался Европой. Европейские проблемы занимали его мозг до такой степени, что изгоняли оттуда все остальное. Он видел договор 1907 г. с чисто европейской и, в значительной степени, антигерманской точки зрения.
Оппозиция соглашению исходила из многих источников. Его критиковали империалисты и лейбористы, влюбленный в Персию и ее культуру профессор Э. Браун; общество друзей русской свободы и многие другие организации.
Даже после начала Первой мировой войны радикалы будут по-прежнему критиковать это соглашение. В 1915 г. в одном из своих памфлетов «Труд и война» Независимая лейбористская партия заявила: «С точки зрения британских интересов договор был очевидной и, мы должны предположить, намеренной капитуляцией. Россия потерпела поражение, казна ее была пуста, армия деморализована, народ бунтовал, ее опора в Персии была потеряна после победы персидской революции. Мы же отдали большую часть страны под ее влияние, вероятно, потому, что хотели купить ее помощь в нашем европейском соперничестве с Германией».
Самым ярким выразителем взглядов империалистов стал лорд Керзон. По его мнению, соглашение было отвратительным: «Оно отдает все, за что мы сражались многие годы, отдает совершенно ни за что, и это по-настоящему цинично, заставляет разочароваться в общественной жизни. Усилия целого столетия принесены в жертву, а взамен – ничего или почти ничего».
Керзон вел атаку на соглашение в палате лордов, Перси – в палате общин. Дебаты звучали как запоздавшее эхо прежних споров между вице-королем лордом Керзоном и статс-секретарем по делам Индии лордом Гамильтоном. Выдвигались те же аргументы, слегка подкрашенные для восприятия публики; но создавалось впечатление, что никто, кроме самих участников дебатов, не обращал на них внимания. Вопрос был решен задолго до этого: у либералов в парламенте было твердое большинство, и красноречие Керзона не могло изменить этот решающий факт.
В качестве эпитафии дебатам в Англии можно процитировать мнение X. Николсона, сына и восхищенного биографа сэра А. Николсона: «Даже в качестве чисто азиатского соглашения англо-русский договор был слабым и искусственным плодом. Он не был популярен ни в Англии, ни в России. Правительство Индии, так же как русские и британские чиновники на месте, от души невзлюбили его. В Персии он доказал свою недееспособность, а эмир Афганистана никогда не признавал его. В сущности, это была попытка примирить два принципиально различных подхода, совместить британскую политику создания самодостаточных государств с русской политикой проникновения. Это был достойный сожаления альянс песчаной дюны и моря».
Русское общественное мнение в общем враждебно отнеслось к соглашению. Дума, не имевшая власти над осуществлением внешней политики, выслушала краткое заявление Извольского и кое-какие одобрительные замечания П.Н. Милюкова. Пресса была настроена либо скептически, либо откровенно недоброжелательно. «Речь» (орган партии конституционных демократов, членом которой был Милюков) одобрила договор, но высказала мнение, что для Британии оно оказалось более выгодным, чем для России. Высказывая мнение московских капиталистов, непосредственно занятых в Персии, «Голос Москвы» с сожалением отозвался об уроне, который понес престиж России в глазах азиатов.
Мало кто из русских защищал договор. Князь Г.Н. Трубецкой считал, что Россия выиграла от признания ее преимущественных интересов над значительной территорией, являвшейся естественным рынком и полем приложения русского предпринимательства. Не Британии, не России, а только третьей стороне могли быть выгодны конкуренция, соперничество и вражда двух держав.
Кое-кто высказывал мнение, что Россия могла бы добиться первенства на всей территории Персии коммерческим путем. Две-три железнодорожные линии в пределах русской сферы влияния от наших границ в глубину Персии сыграли бы решающую роль в деле усиления коммерческой позиции во всей Персии; не новость, что коммерческий успех – самый могучий и надежный проводник политического влияния.
Старозаветные русские империалисты были столь же расстроены заключенным соглашением, как и их английские коллеги. И.А. Зиновьев, проведший почти двадцать семь лет (1856–1883 гг.) в Персии и еще восемь в роли директора Азиатского департамента Министерства иностранных дел, считал: «Только те международные соглашения надежны и плодотворны, которые в равной мере обеспечивают достоинство и законные интересы обеих договаривающихся сторон, но не те, которые подчиняют интересы одной стороны великодушному суждению другой. Соглашение от февраля 1907 г. (подписанное в августе) между сэром Э. Греем и А.П. Извольским, принадлежит, бесспорно, ко второй категории. Подобное соглашение едва ли могло бы удовлетворить даже второстепенную державу. Первостепенная держава, такая, как Россия, еще меньше может с ним примириться». Из-за своего официального положения посла в Константинополе Зиновьев вынужден был хранить молчание публично до своей отставки в 1912 г., после чего излил свое презрение к политике Извольского в книге под названием «Россия, Англия и Персия».