Во второй половине дня подчиненные Похитонова вице-консулы Петров и Гильдебранд, в сопровождении персидского офицера казачьей бригады, безуспешно пытались запугать жандармов Шустера и проникнуть в сад. Существует несколько противоречивых версий того, что произошло возле ворот. Похитонов отправил свою версию Нератову в Санкт-Петербург, даже не поставив в известность Поклевского. В ней утверждалось, что персидские жандармы направили свои ружья на чиновников русского консульства, бывших в форме, и оскорбили их. Версия Поклевского была отправлена в Санкт-Петербург тремя отдельными телеграммами 12 и 13 октября. В ней указывалось, что Шоа' ос-Салтане – турецкий подданный и не находится под защитой России. Принц не был ничего должен русскому банку, хотя и выдал ему подложный документ о закладе на некоторые свои имения. Это было проделано в 1908 г. для того, чтобы сохранить его собственность, но фиктивный характер сделки был известен с самого начала.
Персидские чиновники сообщили в русскую миссию, что намерены конфисковать владения Шоа' ос-Салтане. Похитонову не разрешили помешать этому, более того, ему «категорически приказали» не вмешиваться. На следующий день жандармы Шустера взяли под контроль дом Шоа' ос-Салтане и удалили оттуда оставленных Похитоновым пятерых казаков. Похитонов на этот раз не решился открыто вмешаться, но обратился к командиру казачьей бригады князю Вадбольскому с просьбой послать отряд и восстановить контроль над домом. Вадбольский отказался. Поклевский докладывал Нератову: «Я считаю, что действия генерального консула представляют собой не только грубое и неизгладимое оскорбление для персидского правительства, но также серьезный проступок против самой миссии. В случае нового акта неповиновения или какого-либо скандала я буду вынужден для восстановления служебной дисциплины принять, под мою личную ответственность, необходимые меры против отдельных служащих или даже всего штата генерального консульства».
Нератов отреагировал резко. Он знал, что документ, целью которого было показать наличие долгов Шоа' ос-Салтане банку, фиктивен. Несмотря на это, он считал, что Похитонов должен был защищать интересы России, «не вдаваясь в вопрос о фиктивности банковского документа, поскольку мы никогда не признали бы, что документ фиктивен». Вся вина за инцидент, по мнению Нератова, лежала на персах, и «беспрецедентная» наглость их требования отозвать Похитонова и Петрова требовала «самого резкого отпора». Поклевскому было поручено потребовать, чтобы персидское правительство удалило своих жандармов из дома Шоа' ос-Салтане и поручило охрану его казачьей бригаде под командованием русских офицеров и чтобы персы, вне зависимости от результатов расследования, принесли извинения за угрозы служащим генерального консульства. Наконец, Поклевский должен был вернуть ноту, в которой Персия требовала отзыва Похитонова и Петрова, и заявить, «что, если персы еще раз позволят себе что-нибудь подобное, вы прекратите всякую связь с кабинетом». Черновик телеграммы Нератова был показан в Ливадии Николаю II, на нем его пометка: «Хорошо».
Поклевский не подчинился инструкциям. Он телеграфировал Нератову, что Шустер прав, и это дело не следует продолжать. Россия может только добиться обвинения в том, что после неудачной попытки Мохаммада Али вернуться на трон она пытается искусственно создать конфликтную ситуацию. Будущее даст множество «хороших предлогов», которые «позволят нам преодолеть препятствия, которые мы при нынешнем режиме встречаем на своем пути». Даже сам режим можно косвенным образом модифицировать.
Дальнейшие размышления над событиями последних нескольких дней только увеличили возмущение Поклевского самовольным Похитоновым и Нератовым, одобрившим его действия. Похитонов посмел единолично, не обращая внимания на посланника, определять русскую политику в Персии! Более того, его действия были настолько несправедливыми, грубыми и наглыми, что Поклевский просто не мог этого стерпеть. Действительно, как мог он, богатый польский аристократ, друг Извольского и покойного короля Эдуарда VII, вынести подобные унижения? Он направил Нератову еще одну телеграмму, третью за этот день. Он заявил, что не разделяет взгляды Министерства иностранных дел (читай Нератова) на инцидент с Шоа' и не считает возможным выполнить его инструкции. Он предпочел бы уйти в отставку и вернуться в Санкт-Петербург.
Из Лондона граф Бенкендорф передал Нератову опасения британцев, что в Тегеране, в результате давления России, может прийти к власти ультранационалистическое правительство, а регент уйдет в отставку. Николсон жаловался, что анархия в Персии наносит вред британским интересам на юге страны, делает Грея уязвимым в парламенте. Бенкендорф призывал к политике компромисса между двумя державами и Персией; но Нератов, чувствуя поддержку царя, не обратил внимания на этот совет. Не больше внимание он обращал на британского поверенного в делах в Санкт-Петербурге О'Бейрна, которому сообщил 19 октября, что, хотя Россия еще не приняла решение о «крайних мерах», но возможность отправки в Персию войск, если ситуация не улучшится, не исключена.
В телеграмме Поклевскому, отправленной 22 октября, Нератов еще раз подтвердил свою поддержку действиям Похитонова, в которых он видел «только правильное понимание и исполнение им своих обязанностей». Нератов считал, что между посланником и консулом нет принципиальных разногласий, просто Поклевский выбрал более мягкий тон. Персам необходимо преподать урок, и Поклевский получит русские войска, которые придадут вес его требованиям. Что же до мнения персов, «не следует забывать, что персы уступают только силе и объясняют каждую уступку себе слабостью противной стороны». (Царь заметил на полях: «Очень хорошо».)
В четвертой телеграмме за тот же день Нератов поручил Поклевскому проинформировать персидского министра иностранных дел о взглядах России, вернуть персам ноту с требованием об отзыве Похитонова и Петрова, потребовать извинений перед русским консульством за нанесенные его служащим оскорбления и немедленного вывода шустеровских жандармов. Наконец, в личной телеграмме он заявил, что нельзя дальше откладывать представление русских требований персам. Что же касается просьбы Поклевского о том, чтобы покинуть Тегеран, он не может ответить согласием без разрешения царя, которое невозможно получить быстро.
Поклевский оказался в незавидной ситуации. Не только Похитонов в Тегеране, но и Миллер в Тебризе, Дабижа в Мешхеде, Некрасов в Реште и другие – все начали обращаться через его голову непосредственно к Нератову. Консулы выступали в защиту жесткой линии и в один голос призывали к вооруженной интервенции. Еще за месяц до инцидента с Шоа' консул Некрасов просил прислать канонерку и эскадрон казаков с пулеметами. Поклевский выступил против, указав Нератову, что Некрасов отказывается думать не только о целях, которые преследует в Персии русское правительство, но и обращать внимание на сложившуюся здесь обстановку. Если бы предложенные им меры были приняты, России пришлось бы оккупировать
Гилян и вводить там прямое управление. «Возможность такого варианта на будущее, конечно, не исключена, но в настоящее время для этого нет достаточных оснований». Нератов затянул с ответом до 25 октября. Когда же он наконец написал Поклевскому, тот увидел, что министр иностранных дел встал на сторону Некрасова. Нератов принял данную Некрасовым оценку ситуации, косвенно обвинил Поклевского в бездеятельности и заявил, что если персы не удовлетворят все требования России, то русские примут такие меры, какие сочтут необходимыми для защиты своих интересов. В этом случае казаки, расквартированные в Реште, усиленные дополнительным эскадроном, получат приказ действовать.
