Персидское правительство тянуло время и пыталось уговорить русских на переговоры по вопросу об иностранных советниках. Восуг од-Дойлы предложил «в вопросах, имеющих отношение к приглашению иностранных специалистов, проводить предварительный обмен мнениями с русским и британским дипломатическими представительствами в Тегеране». 13 декабря 1911 г. Сазонов вернулся в Санкт-Петербург и снова взял на себя руководство министерством иностранных дел. Его позиция по Персии в основном совпадала с позицией Нератова, но была более гибкой. Он телеграфировал Поклевскому, что Россия готова принять формулировку статьи 2, предложенную Восугом од-Дойлы, с небольшим изменением. Соответствующая часть должна была выглядеть так: «персидское правительство, желая достичь соглашения по вопросам, относящимся к вышеупомянутым специалистам». Таким образом, Сазонов фактически не делал никаких уступок, хотя занимал более разумную позицию, чем Нератов.
Поскольку персы до сих пор не приняли ультиматума, Поклевский готовился к оккупации Тегерана. Он запросил инструкции по поводу своих взаимоотношений с будущим русским военным комендантом города; поинтересовался, какого курса придерживаться в случае, если персидское правительство останется в столице, и в случае, если оно покинет Тегеран; спросил, что делать с Шустером и как обращаться с Ефрем-ханом, дашнаком и шефом тегеранской полиции.
Русские войска постепенно распределялись по северу страны. Они появились в Хое и двинулись к Урмие к ужасу турок, чьи войска также начали проникать на персидскую территорию. Кавказский наместник граф И.И. Воронцов-Дашков считал, что Турция готова воевать за те районы Персии, которые успела оккупировать. Он считал, что турецкие приготовления к войне нельзя игнорировать; России следует немедленно начать аналогичные приготовления.
Поздно ночью 20 декабря меджлис был окружен вооруженными бахтиарами и полицейскими Ефрем-хана. Под дулами их пистолетов депутаты приняли условия русского ультиматума, о чем Поклевского известили на следующий день. 24 декабря меджлис был распущен, а Шустер уволен. Через несколько дней он покинул Персию. «Его цели были честны и достойны уважения, – отметил много лет спустя сэр Э. Грей, – но он не понимал, что русское вмешательство на севере Персии можно было остановить только силой… Он попытался сделать доброе дело, но такое, сделать которое можно было только силой; а такой силы в его распоряжении не было». Дж. Баркли, честно воплощавший в жизнь политику Грея и подрывавший позиции Шустера, признавался, что «ангелы заплакали бы непременно, увидев, как вся машинерия Шустера перешла в неспособные руки… Мне нравился этот человек».
После роспуска меджлиса и отъезда Шустера Персия буквально перестала существовать как государство. Небольшая группа людей, в которой были патриоты и предатели, пыталась контролировать события, но только демонстрировала свою беспомощность. В Северной Персии русские войсковые командиры и консулы игнорировали местные власти и брали на себя функции правительства. Консулы были особенно громки и агрессивны, они продвигали империалистические интересы России и полагались только на силу. Похитонов в Тегеране и Миллер в Тебризе поступали именно так. В Реште, Астарабаде или Мешхеде – везде они были самыми жесткими, самыми воинственными из русских чиновников.
Консул Некрасов в Реште пожаловался непосредственно Сазонову, что персы бойкотируют русские изделия и даже нападают на русские войска. Министр иностранных дел предложил арест и военный трибунал для русских подданных, участвующих в подобных нападениях. Он предложил также разоружить персидские революционные отряды «и прочие беспорядочные элементы», арестовать и выслать в Россию лидеров националистического движения. Некрасов начал действовать еще до получения инструкций. 21 декабря казаки разгромили типографию, заподозренную в печатании антироссийских листовок. Казаки утверждали, что кто-то, может быть персидский жандарм, произвел выстрел. От этого выстрела никто не пострадал, зато огонь русских убил или ранил тридцать персов.
Некрасов арестовал большое количество персов, включая членов энджоменов и священников, и собирался отправить их в Баку. «Признавая, что эта мера не предусмотрена существующими юридическими нормами, я считаю своим долгом, – писал он, – обратить внимание дипломатической миссии на то, что существующие обстоятельства делают невозможным применение норм, предназначенных для нормальных международных отношений». Он предсказывал катастрофу, если в Решт не будут присланы дополнительные русские войска; обвинял британского и турецкого консулов в том, что они настраивают персидские власти против России и защищают их. «В общем, – утверждал Некрасов, – должно рассматривать нападение 8 (21) декабря как засаду, подготовленную персидскими правительственными войсками, которым помогали фанатичные персидские и турецкие армяне и, морально, турецкий и британский консулы».
Поклевский боялся, что действия Некрасова спровоцируют в Гиляне массовое восстание. Он докладывал Сазонову: «Фантазия Некрасова, очевидно, не имеет границ, он считает возможным игнорировать нормы и местного закона, и международного права». Но Поклевский извлек урок из истории с Похитоновым и по отношению к Некрасову уже не столь категоричен; он телеграфировал консулу: «Дальнейшие аресты персидских подданных на основании одних только подозрений, обыски в домах мусульман и, особенно, любые меры против духовенства кажутся мне совершенно нежелательными, способными разжечь общественные страсти. Не следовало вам ни арестовывать турецких подданных, ни депортировать персидских подданных в Баку, если только вы не получили особого разрешения из Санкт-Петербурга».
Поклевский выражает «глубокое убеждение», что умиротворение может быть достигнуто лишь совместными действиями Некрасова и Каргозара (представителя персидского министерства иностранных дел). Он указывал Некрасову: «Кабинет делает все возможное, и новый губернатор, который должен скоро прибыть в Решт в сопровождении эскорта из двух сотен персидских казаков, снабжен соответствующими инструкциями. Вы же, напротив, избегаете встречаться с Каргозаром, которому приказано содействовать всеми возможными способами восстановлению в Гиляне нормального состояния дел».
Видя разницу между предложениями Сазонова и инструкциями Поклевского, Некрасов жаловался на неточность и неполноту последних. Что следует ему делать с теми, кого он уже арестовал и депортировал в Баку; притом что всего трое из них принимали непосредственное участие в нападении на русские войска? Как быть с теми, чье участие в нападении достоверно не установлено? Как поступить с человеком, который «активно вел себя в толпе, напавшей на наши войска, имел безрассудство чернить августейшее имя (Николая II) и получил штыковое ранение, но о ком неизвестно, был ли он вооружен или нет»? Очевидно, Некрасов надеялся, что Санкт-Петербург снова примет его сторону против Поклевского и пришлет более жесткие инструкции. В столкновении со своим начальником у него были все основания для уверенности. Как можно было совместить инструкции Поклевского от 29 декабря с инструкциями Сазонова, телеграфировавшего в тот же день: «Карательные меры против виновных в нападениях на наши войска должны исполняться со всей необходимой суровостью и скоростью по соглашению между командирами наших подразделений и консулами. Из карательных мер командирами подразделений, по согласованию с консулами, должно быть разрешено… взыскивать денежные суммы с населения, поддерживающего враждебные нам действия».
