Мохаммад Али сделал последнюю попытку спасения своего пошатнувшегося дела. В письме, врученном консулу Иванову для передачи русскому правительству, бывший шах письменно обещал, что во всех государственных делах будет поступать в соответствии с пожеланиями царя, даже в британской зоне. Устно шах объяснил Иванову, «что он уже давно пришел к убеждению в необходимости для Персии русского протектората и может дать русскому правительству письменное обязательство о своей готовности принять для Персии русский протекторат в любой форме».
Хитрость Мохаммада Али была слишком простой, чтобы в Санкт-Петербурге ее приняли всерьез. Ему больше нечего было предложить русскому правительству, и его перестали поддерживать. На долю Иванова выпала неприятная задача объяснить бывшему шаху, что «по зрелом размышлении» русское правительство пришло к выводу, «что в нынешних обстоятельствах реставрация его величества на троне невозможна». Русские тщательно следили за тем, чтобы не отрезать себе в будущем дороги к возможному сотрудничеству. Реставрация была невозможна только «в нынешних обстоятельствах». Когда персидское правительство умоляло обе державы сделать заявление, что Мохаммад Али никогда не будет признан, Сазонов отказался принять на себя обязательство, «которое при определенных обстоятельствах может оказаться невыполнимым». Это была обычная предосторожность на случай, если в будущем ситуация в Персии радикально переменится. В данный момент бывшему шаху не оставалось ничего другого, кроме как торговаться из-за денег.
Отбросив монаршее достоинство, Мохаммад Али приступил к обсуждению своего пенсиона. Он даже хотел, чтобы персидское правительство заплатило его туркменским и кавказским наемникам. Поклевский, стремившийся сохранить англо-русское соглашение и видимость персидской независимости, на которой оно основывалось, разработал компромисс между бывшим шахом и персидским правительством. 29 февраля 1912 г. управляющий отделением русского Учетно-ссудного банка в Бендер-Газе отправил домой короткую телеграмму: «Дела шаха улажены. Сегодня он покидает Персию».
После русского ультиматума от 29 ноября, изгнания Шустера и резни в Тебризе Хорасан был на грани взрыва. Русский генеральный консул в Мешхеде князь Дабижа был не меньшим империалистом, чем Похитонов, Миллер и Некрасов. Подобно им, он был сторонником использования вооруженной силы и убежденным приверженцем Мохаммада Али. Предвидя антирусскую вспышку, он написал генерал-губернатору Туркестана Александру Васильевичу Самсонову, что персы готовятся к священной войне. Самсонов получил согласие Сазонова на отправку в Хорасан войск, но встретил противодействие со стороны Поклевского, считавшего, что такая акция несвоевременна, «поскольку появление наших вооруженных сил в этих фанатичных местах может послужить к росту антирусской агитации».
Относительное спокойствие было нарушено через месяц, причем не националистами и не революционерами, а приверженцами Мохаммада Али и русскими агентами. Восуг од-Дойлы жаловался Баркли, что русские чиновники набирают туркмен в войска Мохаммада Али и агитируют в его пользу. Следуя инструкциям Грея, Бьюкенен обратил на это внимание русского правительства. Он также пожаловался Сазонову на князя Дабижу, чье отношение, писал он, «не было вполне беспристрастным». Агентов генерального консульства в Мешхеде обвинили в агитации в пользу бывшего шаха и подстрекательстве жителей Мешхеда к неповиновению полиции. Бьюкенен выражал беспокойство своего правительства: «Накапливающиеся доказательства того, что экс-шаха поддерживают русские агенты – действующие, как хорошо известно правительству его величества, вопреки приказам русского правительства, – вызывают серьезное беспокойство правительства его величества, вынуждают просить российское правительство направить своим представителям в Персии дополнительные инструкции по этому вопросу. Правительство его величества уверено, что русским представителям незамедлительно будут даны инструкции воздерживаться от оказания помощи, прямо или косвенно, экс-шаху или его сторонникам. Правительство его величества также уверено, что на действия князя Дабижа в Мешхеде будет обращено серьезное внимание».
Консул Дабижа утверждал, что всячески старался предотвратить «брожение» в Мешхеде. Он даже изгнал из консульства некоего Сардара Юсефа, узнав о его связи с недовольными. В отношении же русских, возглавляющих толпы и занимающихся иной деятельностью в пользу бывшего шаха, Дабижа писал: «Я не отрицаю участие российских подданных в волнениях, хотя я настоятельно предлагал воздерживаться от подобного участия; но я не могу, да и не имею права запретить им посещать мечети». На полях телеграммы консула есть занятное примечание: «В соответствии с пожеланием г. министра эта телеграмма не посылается царю. СПб. 29 января (11 февраля) 1912 г.». Возможно, Сазонов считал, что Николай может благосклонно отнестись к деятельности консула. В конце концов, тот просто продолжал делать то, что всего несколько дней назад поощрялось высшей властью Санкт-Петербурга. Сазонов и кабинет решили не предпринимать действий, которые вызвали бы еще большее ухудшение англо-русских отношений, и бросили Мохаммада Али на произвол судьбы. Дабижа должен подчиниться этому решению.
Ситуация в Мешхеде становилась все более напряженной. 19 февраля в город прибыл знаменитый бандит Мохаммад из Нишапура с группой из двадцати человек и воспользовался правом «баста» в гробнице восьмого имама Резы – самом священном месте для шиитов Персии. Теперь бандит Мохаммад и Сардар Юсеф-хан вместе устраивали демонстрации в поддержку Мохаммада Али. Поощрял их к этому Шоа' ос-Салтане, сообщивший телеграммой местному духовенству о скором прибытии в Мешхед бывшего шаха. Дабижа был слишком сильно связан с Мохаммадом Али, чтобы изменить свои взгляды так стремительно, как требовали Поклевский и Сазонов. Он продолжал оказывать тайную поддержку реакционерам, укрывшимся в священной усыпальнице. Британский консул, будущий историк Персии майор П. Сайкс докладывал, что Дабижа передал духовенству телеграмму Шоа' ос-Салтане и отказался сотрудничать с Сайксом. Санкт-Петербург вежливо поинтересовался этим, а Поклевский, знавший истинное положение дел, откровенно приказал Дабиже «положить конец волнениям, имеющим место в настоящее время в Мешхеде».
Иностранные корреспонденты в Тегеране и Санкт-Петербурге подхватили новость о том, что Дабижа поддерживает Мохаммада Али. Премьер-министр В.Н. Коковцов попросил Сазонова «ввиду крайней нежелательности распространения подобной информации» еще раз повторить русским консулам, особенно Дабиже, что их действия должны строго соответствовать инструкциям и отношению правительства к бывшему шаху.
Всего за три дня до того, как навсегда покинуть землю Персии, Мохаммад послал Дабиже телеграмму с просьбой сообщить муджахидам, купцам и населению Хорасана, что они были правы, обратившись к царю, без помощи которого порядок в Персии невозможен. «Если будет на то Божья воля, – говорилось дальше в телеграмме, – я скоро буду в Мешхеде, поклонюсь могиле святого имама и вместе с вами двинусь маршем на Тегеран». Дабижа не посмел передать телеграмму без разрешения Санкт-Петербурга. Он запросил инструкций и доложил, что число приверженцев шаха растет, что они уже овладели кварталом, где расположена гробница имама, но что их отношение к России изменилось; Россия в их глазах превратилась в еще одного врага. Сазонов ответил, что он не должен передавать телеграмму бывшего шаха, а вместе с Сайксом принять все меры для прекращения деятельности в пользу Мохаммада Али. Поклевский пошел еще дальше, поручив Дабиже сообщить сторонникам Мохаммада Али, что русский отряд присутствует в Мешхеде для поддержания порядка, и любые акты насилия будут прекращены с помощью военной силы. «В случае крайней нужды эту угрозу, возможно, придется выполнить». Однако Поклевский считал, что волнения в пользу шаха могли возникнуть лишь в надежде на поддержку со стороны русского консульства и русских войск. Таким образом, как только заинтересованные стороны убедятся, что Дабижа следует инструкциям, опасность беспорядков уменьшится.
