Ссора Долгорукова с Зиновьевым была долгой и ожесточенной. Отпрыск старинного княжеского рода, который затмевал самих Романовых, испытывал пренебрежение к Зиновьеву, отчасти интеллектуалу, отчасти чиновнику (его отец был профессором восточных языков в Лазаревском институте), который должен был зарабатывать себе на жизнь. Все же в Санкт-Петербурге поговаривали, что князь Николай Сергеевич не был незаинтересованной стороной. Английский посол выяснил, что Долгоруков был связан с Коншиным, принадлежавшим к группе Полякова, пытавшейся получить концессию на железную дорогу в Персии.
Князь Долгоруков, по мнению Р. Морье, расценивал предоставление такой концессии русским коммерсантам как установление равновесия с открытием реки Карун как искупление своего упущения. Кроме того, поговаривали, что он не прочь соединить моральную победу для России с денежной прибылью для себя, поэтому взял на себя обязательство проталкивать этот проект и использовать свое влияние, чтобы преодолеть любые возражения, которые могут возникнуть в Тегеране или в Министерстве иностранных дел. Аристократ склонялся к интриге и запугиванию. Он не только осудил Зиновьева как красного, но и напал на князя Дондукова-Корсакова, против которого имел личное недовольство. Он сказал царю, что главнокомандующий на Кавказе предложил Вольфу, когда тот останавливался в Тифлисе на пути в Тегеран, чтобы Россия и Англия разделили Персию.
Дондуков-Корсаков, возможно, и не знал, что Долгоруков говорил у него за спиной, но Зиновьев и его руководитель Гирс были осведомлены о каждом слове, произнесенном князем. Скоро вражда вылилась на страницы газет Санкт-Петербурга.
«Санкт-Петербургские ведомости» разразились статьей, которая рассматривала всю историю русско-персидских отношений начиная с Туркманчая. Там утверждалось, что, пока Зиновьев не появился на сцене, русскими интересами пренебрегали и Англия имела полный контроль. Он восстановил русское влияние, охранял права армян, подписал соглашение по хорасанской границе и приобрел территорию Атека. Благодаря ему русские отряды регулярно снабжались во время Транскаспийской кампании. Его влияние на шаха было так велико, что министры не назначались без его санкции и одобрения.
На сцене появились русские военные инструкторы, и звезда англичан убывала над Тегераном. Назначение Долгорукова все изменило. Начиная с 1886 г. Россия перенесла ряд дипломатических поражений. Ее добрый друг
Яхъя-хан Мошир од-Дойлы был уволен с должности министра иностранных дел. Энергичный британский посланник Вольф продвигал британские предприятия и добился открытия Каруна, а Долгоруков это наблюдал.
10/22 января «Новое время», националистическая газета, близкая к придворным кругам, опубликовала ответ С. Татищева. Татищев, дипломат, ставший официальным историком, отрицал, что русское влияние было равно нулю перед назначением Зиновьева в Тегеран. Фактически, Зиновьев не привнес чего-либо значительного в отношения с персами, особенно во время туркменской кампании Скобелева. Татищев указывал далее, что Зиновьев был посланником в Тегеране в период неудачных кампаний Ломакина, Лазарева и Тер-Гукасова. Кроме того, если русское влияние в Тегеране было заложено Зиновьевым, то «сооружение, воздвигнутое им, не оказалось очень прочным, так как разрушилось к приезду князя Долгорукова».
У персов Долгоруков вызывал страх и ненависть. Мирза Махмуд-хан, персидский посланник в Санкт-Петербурге, боялся, что шах подпишет что-нибудь из того, что требует князь, если английская миссия не придет на помощь шаху. Он жаловался Морье на яростное обсуждение персидского вопроса в русской прессе и обвинял в нападках на Персию «этого негодяя Долгорукова».
При случае Махмуд-хан рассказал Морье: «Всякий раз, когда я наношу визит старой княгине (матери князя Николая Долгорукова), она угрожает мне гневом Царя, его жены и Двора, если у ее сына будут трудности в Тегеране. Мадам, отвечаю я, Шах знает мощь России, он понимает свое положение в отношении нее и будет действовать в гармонии с интересами своей страны».
Морье было ясно, что Махмуд-хан глубоко ненавидел «полишинеля», как он называл Долгорукова. Он считал, что враждебность Долгорукова к нему возникла из-за статьи, которую князь приписал его авторству, где точно определялись цели России. Он был уверен, что Долгоруков попытается подорвать его позиции в Тегеране. Морье уловил намек и написал Солсбери, что Махмуд-хан, не всегда умевший точно оценить события и свои возможности, честный и способный человек.
Одна надежда мирзы Махмуд-хана была на то, что амбиции и тщеславие Долгорукова ударят по нему и разрушат его карьеру. По этому поводу в разговоре с Морье он вспомнил одну басню: «Однажды жил в Персии человек, который зарабатывал себе на жизнь омовением мертвых тел перед похоронами. Этот человек в своем эгоистичном рвении хотел быстро разбогатеть, не заботясь о счастье других. Однажды он просил в молитве, чтобы пришла чума. Всевышний услышал его молитву и послал чуму, но первым человеком, который от нее умер, оказался он сам. Так это будет и с Долгоруковым».
Морье не знал, какая из двух политик: честолюбивые замыслы князя Долгорукова или благоразумные, хотя и несколько циничные советы Гирса и Зиновьева возобладают при дворе Александра III. Мирза Махмуд-хан, ненавидя Долгорукова, надеялся, что железные дороги будут построены, «чтобы упрочить прогресс в жизни независимой Персии и ударить рикошетом по головам их учредителей». Гирс неоднократно говорил ему, что вопрос персидских железных дорог еще изучается, но персидский посланник был убежден, что все усилия Министерства иностранных дел направлены «на откладывание в долгий ящик всего проекта» в противовес Долгорукову и его деловым партнерам.
Ни английский, ни персидский дипломаты не видели инструкции Министерства иностранных дел, написанные для Долгорукова за день до его отъезда в Тегеран. Гирс, который не хотел открыто бороться с влиятельным князем, медлил. Наконец, министр иностранных дел предписал русскому посланнику по возвращении в Тегеран «не допускать в ближайшее время предоставления железнодорожных концессий Правительством Персии». Это означало, прежде всего, прекращение всех взаимоотношений с Рейтером и предотвращение строительства любой железной дороги, которая начиналась бы в Персидском заливе.
В то время как Долгоруков боролся с Гирсом и Зиновьевым, ни Вольф, ни русская миссия не предавались праздности. С прибытием Вольфа весной 1888 г. политическая деятельность в Тегеране ускорилась и усилилась. Дюжинами соискатели концессий, среди них Джордж Рейтер, сын барона, вваливались в столицу. В декабре 1888 г. министр иностранных дел мирза Аббас-хан Кавам од-Дойлы обновил истекающую концессию, предоставленную первоначально в 1879 г. нескольким русским подданным на рыбную ловлю вдоль всей длины персидского побережья Каспия от Астара на западе к устью Атрека на востоке. Русские, или скорее русско-армянские, бизнесмены платили шаху 50 тысяч туманов в год за эту выгодную привилегию. В 1888 г. только один из партнеров, Степан Мартынович Лианозов, решил подписать новое десятилетнее соглашение. Мало кто мог предполагать, насколько прибыльным окажется дело Лианозова через несколько лет, когда он будет держать в своих руках почти мировую монополию добычи икры.
