Вскоре после этого Шахиншахский банк Персии известил правительство, что горная компания будет создана в Лондоне с капиталом в 1 миллион фунтов стерлингов. Ей будут принадлежать 200 тысяч акций, из которых 130 тысяч обычных, а остальные привилегированные. Обыкновенная акция будет поддерживаться банком. Привилегированные акции будут предложены публике по цене в 5,5 фунта стерлингов, кроме 14 тысяч акций, которые будут предоставлены иранцам.
Язык сообщения настолько неясен, что невозможно определить, предлагались ли 14 тысяч акций бесплатно иранцам как взятка или по той же самой цене, как на лондонской бирже.
Учитывая силу русской оппозиции банковской концессии, персидское правительство готовилось к настоящему взрыву одновременно в Тегеране и Санкт-Петербурге. Мирза Махмуд-хан упомянул о соглашении Гирсу и Зиновьеву, минимизируя его значение и представляя как исключительно коммерческую операцию. Оба восприняли новости хладнокровно, хотя Зиновьев отметил, что это было очень важное известие. Персидский посланник приписывал неожиданно разумное отношение со стороны русского Министерства иностранных дел отсутствию Долгорукова, «главного инициатора волнений и беспорядка». «Махмуд-хан, – сообщал Роберт Морье, – похоже, расценил недавнее раздражение правительства России, или, точнее, окружения императора, как результат деятельности Долгоруковской клики».
Слабость русского противодействия банку была действительно удивительна. Несомненно, Санкт-Петербург полностью знал потенциальную силу банка, который имел исключительное право эмиссии и держал в своих руках монополию на разработки. Спустя двенадцать лет русский писатель назовет концессию Шахиншахского банка «всеобъемлющей» и подчеркнет тот факт, что банк был чисто британским учреждением. Он выделил статью 11 как наиболее важную, но отметил с удовлетворением, что англичане не сумели воспользоваться ее преимуществами.
Русская миссия в Тегеране проявила свое неудовольствие. Один из ее секретарей, сын министра иностранных дел России Гирса, сказал шаху, что Шахиншахский банк будет не в состоянии получить необходимый капитал. Если это произойдет в пределах указанного срока, то шах сможет отменить концессию, и Гирс требовал это сделать.
Насреддин обещал не продлевать время формирования капитала банка. Амин ос-Солтан сразу же сообщил об этом деле Вольфу.
Оба события: открытие Каруна и предоставление банковской концессии Рейтеру – произошли во время отсутствия Долгорукова в Тегеране. Его возвращение ожидалось персами со страхом, а Вольфом – с опасением, что Рейтер не получит банковскую концессию. Внезапное появление приведенного в бешенство Долгорукова, облеченного доверием царя, могло разрушить планы Вольфа. Кроме того, британский дипломат предполагал, что князь будет требовать железнодорожную концессию России в качестве «компенсации» за открытие Каруна. Пытаясь отреагировать на событие, которое еще не произошло, Вольф телеграфировал Солсбери: «Я думаю, было бы хорошо, если до приезда Долгорукова в английских газетах появились бы статьи, утверждающие, что Англия не имеет возражений по поводу железных дорог, построенных Россией, для развития ресурсов Персии. Это предотвратило бы видимость внезапного дипломатического поражения в случае предоставления концессии России».
В Министерстве иностранных дел кто-то написал на телеграмме, поверх четкого «S» Солсбери: «Если мы сделаем это перед получением концессии, русские увеличат свои требования, цель которых не получить железные дороги, а сделать вид, что их позиции восстановлены путем получения некоторой концессии, против которой мы возражаем». Затем рукой Солсбери: «Никаких действий».
Опасения Вольфа были полностью оправданны. Сразу же по прибытии Долгорукова на шаха и его министров дождем посыпались требования. В той же самой депеше, в которой Вольф извещал Лондон о возвращении Долгорукова, он сообщил, что князь уже затронул железнодорожную проблему. Шах боялся отказать и боялся предоставить требуемое. Вольф писал о действиях шаха: «Он предлагает сообщить князю Долгорукову, что не может дать эту концессию без предоставления такой же Англии с юга. Но против этого имеется секретное соглашение, нарушение которого повлекло бы за собой военные действия. Его Величество хочет немедленного совета перед встречей с князем Долгоруковым в воскресенье».
На следующий день Вольф телеграфировал, что дорога, которую Долгоруков имел в виду (одна ветка от юго-восточного угла Каспийского моря к Шахруду и Тегерану), «была бы стратегически опасна». Для того чтобы ответить на эту опасность, Вольф советовал, чтобы Англия построила две линии – от Шустера к Тегерану и от Кветты к Сеистану. Получив одобрение Солсбери, Вольф телеграфировал: «Я думаю, я мог бы предложить агенту Рейтера сразу просить о прежнем». Вольф также просил разрешения успокоить шаха, которому снова предстояла встреча с грозным Долгоруковым. «Если мы теперь вдохнем в шаха уверенность, я думаю, что мы получим много пользы. Но будет бедствием, если он подумает, что мы отказались от него или охладели».
Ответ Солсбери был спокойным и слегка скептическим: «Его Величество должен, конечно, утверждать, что не может выдать эту концессию России без того, чтобы не дать такую же Англии на юге. Если Долгоруков будет апеллировать к секретному соглашению, Шах может настаивать на том, что не может отказать англичанам без объяснения причины и поэтому должен сообщить им о соглашении. Мы могли бы тогда обсуждать этот вопрос». Телеграмма заканчивалась на философской ноте: «В прошлом многие проекты были разрушены; так может быть и с этим».
13 февраля 1889 г. Вольф и Долгоруков провели переговоры, в течение которых князь признал, что Англия заранее известила Россию о своих намерениях добиваться открытия Каруна. Однако он сказал: «Россия была раздражена не только действиями Англии, но в Персии произошли изменения, после которых России должно быть предоставлено некоторое компенсационное преимущество». Князь возложил вину за произошедшее в равной мере на политику лорда Солсбери и личное подстрекательство Вольфа, который пробовал доказать, что его действия не были направлены против России, а были попытками защитить британские коммерческие интересы.
Что касается Рейтера, банк был компенсацией за первоначальную концессию. Долгоруков ответил, что русское общественное мнение возмутилось всем ходом событий в Персии. Вольф ощутил сильное раздражение в речи князя Долгорукова, которое полностью он не мог скрыть. Без сомнения, такое чувство родилось из сознания того, что он не так непобедим, как представляли его друзья в прессе.
В середине февраля Долгоруков представил свои требования. Он заявлял о сильной привязанности к Персии и утверждал, что, хотя был русским чиновником, но желал Персии прогресса. Он получил инструкции внести предложения, которые помогут восстановить равновесие. Долгоруков требовал: 1) право кораблям заходить в лагуну Энзели (Мурдаб); 2) право пароходам проходить все реки, текущие из Персии в Каспийское море; 3) строительство Персией дороги от Энзели до Тегерана и от Ардебиля до Астары; 4) обязательство со стороны правительства Персии не предоставлять концессии на железные дороги в течение пяти лет, во время которых Россия составила бы план железнодорожного строительства, «определяя, какие дороги она будет строить сама, Персия затем сможет предоставить оставшиеся концессии другим».
