Со временем Зел ос-Солтан позволил духовенству действовать и даже присоединился к движению в надежде сменить своего неспособного брата на персидском троне. Вряд ли могут быть сомнения, что, если бы не британская поддержка, он не сделал бы этого.
Когда клерикальное движение набрало силу, тегеранские священники обратились с призывом о поддержке к муджахидам священных городов Ирака: Неджефа и Кербелы. Призыв этот, ходивший в Тегеране, носил ярко выраженный антирусский характер. Персидское правительство, говорилось там, предается неверным. «Стоит нам единожды попасть в лапы к России, и наши жены и дети не будут больше нам принадлежать. Самые священные узы окажутся под контролем иностранцев. У улемов (священников) отнимут всю власть. Как унижают ислам!»
Лидеры движения поддерживали постоянную связь с британцами. Они считали необходимым заключить неформальное соглашение, в котором англичане гарантировали бы их безопасность. Хаджи мирза сейид Абу Талеб Занджани, один из наиболее влиятельных и, по мнению Гардинга, наиболее просвещенных тегеранских муджахидов, встретился с британским посланником и вице-консулом Грэмом, чтобы попросить их о защите, которая понадобится духовенству, если их начнут преследовать за противодействие займу. Гардинг ответил двусмысленно: «Я решил откровенно объяснить, что за исключением баста (убежища) мы не в состоянии гарантировать безопасность персидским подданным после их действий, не устраивающих правительство. Без сомнения, если в результате протеста против русских концессий, угрожающих национальной независимости, авторы протеста были бы арестованы и сосланы, я мог бы заявить и заявил бы решительный протест персидскому правительству, однако невероятно, чтобы подобный шаг был предпринят».
Более вероятно, продолжал Гардинг, что великий визирь использует другие предлоги и возможности для их устранения; в этом случае дипломатическое представительство будет бессильно и не сможет вмешаться. Посланник никак не может «давать какие-либо обязательства относительно того, что могло бы предпринять британское правительство в случае, если шах призовет на помощь русских для подавления восстаний против антинациональной политики». У него были собственные соображения по этому вопросу. Если бы русские вторглись в Персию под предлогом восстановления порядка, Британия сумела бы скооперироваться с Россией и сделать то же самое в другой части Персии. Возможно, тогда удалось бы «нейтрализовать наиболее опасные последствия этой интервенции». Однако лорд Лансдаун «не одобрил бы изложение им подобного мнения персидскому министру, а тем более частному лицу без определенной власти». Он повторил, что не может одобрить «никакого насилия или выступлений против законной власти». На этих условиях Гардинг готов был сотрудничать с движением духовенства. Он даже предложил небольшие суммы денег, чтобы «побудить людей протестовать вместе с национальной партией в законном порядке, но ни в коем случае не в форме революционных выступлений». Поскольку Гардинг знал, что русский заем – дело уже решенное, он понимал, что никакие действия духовенства не смогут на него повлиять. Беспорядки оказались бы на руку только противникам независимости Персии.
Шаг за шагом, постепенно ковался тайный союз между британской дипломатической миссией и клерикальным руководством, ковался в Тегеране, Исфахане и других местах. Гардинг не сомневался в ценности того, что удавалось получить в обмен на небольшие выплаты, которые время от времени производила дипломатическая миссия. В случае со вторым русским займом протест духовенства прозвучал слишком поздно. Но Гардинг полагал, что «предупреждения духовенства против предоставления России новых концессий вполне могут оказаться эффективными. Я считаю желательным, имея в виду эту цель, поддерживать отношения, которые мне удалось с ними установить, до некоторой степени контролировать их действия, держать их, по мере возможности, в разумных и безопасных рамках». Гардинг признавал, что среди них найдется «очень мало лидеров, чье религиозное рвение помешает им брать взятки», однако взятые на себя в настоящее время определенные обязательства могли помешать духовенству изменить свою позицию в будущем, не рискуя потерять престиж.
Слова Гардинга о ненасильственных методах оппозиции были настоящим ханжеством. Его агенты докладывали о нарастающем напряжении накануне отъезда шаха в Европу. Везде говорили о демонстрациях и беспорядках. Член русской дипломатической миссии посоветовал одному французскому торговцу закрыть свою лавку после отъезда шаха, «поскольку будут беспорядки, а Тегеран станет новым Китаем». В присутствии личного секретаря Амина ос-Солтана некий мулла проповедовал «против продажи страны» России «и заявлял, что шаху по приезде из Европы не будет позволено вернуться в свои владения, пока он не подпишет обещания «не брать больше займов у России и не предоставлять русским концессий». Он припомнил, как двадцать девять лет назад Насреддин-шаха вынудили снять с поста великого визиря. С его наследником народ будет столь же тверд. «Правительство, без сомнения, полагалось на казачью бригаду, – продолжал мулла, – но она состояла в основном из персов и мусульман, и стоило духовенству напомнить им о долге перед верой, как они развернулись и перебили своих русских офицеров».
В своих попытках сохранить британское положение в Персии Гардинг готов был использовать все доступные ему средства влияния на правящие круги, и больше всего на самого шаха. Он считал, что Мозаффару эд-Дину следует посетить Англию. «Вид Лондона, наших возможностей, сердечный прием, оказанный королем и британским правительством, дадут, я уверен, прекрасный эффект», – писал он лорду Лансдауну. Гардинг также хотел, чтобы шах был удостоен, как и его отец, ордена Подвязки. Лансдаун согласился, и Гардинг намекнул Мозаффару эд-Ди-ну, какая честь его ожидает.
По какому-то недосмотру Эдуард VII узнал об этом плане только перед самым приездом шаха. Король был очень расстроен этим промахом. Возможно, ему даже показалось, что парламент пытается отменить одну из немногих оставшихся королевских прерогатив – пожалование наград и титулов. Игнорируя случаи награждения (Насреддин-шаха в 1873 г., султанов Абдула Маджида в 1856 г. и Абдула Азиза в 1867 г.), он заявил, что нежелательно жаловать Подвязку нехристианам.
Гардинг и Лансдаун убеждали короля все же пожаловать награду. Сэр Н. О'Коннор, британский посол в Константинополе, протестовал. Он считал, что если бы орден был пожалован, то султан Абдул Гамид, кровавый тиран и убийца армян, также стал бы домогаться этой чести, а отказ в награде мог бы привести его к союзу с Германией или Россией. Гардинг говорил: «Хотя Мозаффар эд-Дин-шах и не может рассматриваться как великий правитель, он, в отличие от его отца, не запятнан ужасным преследованием бабистов
[38]; его короткое правление не запятнано актами зверской жестокости».
Шах прибыл в Лондон 18 августа. Два дня спустя он нанес визит королю на его яхте в Портсмуте. Лансдаун, пытаясь разрешить проблему, представил меморандум, в котором утверждал, что статуты ордена Подвязки должны быть в ближайшее время исправлены, чтобы дать возможность принимать нехристиан, и что шах будет одним из первых, кого удостоят этой чести. Прекрасно зная, что в прошлом в члены ордена были приняты его собственный отец и два турецких султана, Мозаффар эд-Дин воспринял это как способ отказать ему в членстве. Король Эдуард был в бешенстве. Он понимал, что его собственный министр иностранных дел пытался подтолкнуть его к действию. Король предложил шаху «портрет, украшенный драгоценностями». Шах, не раздумывая, отказался и покинул страну несчастным человеком.
