Даже не зная содержания документов, которые им подавали на подпись, местные правители имели по крайней мере один сильнейший стимул выполнить требования России. Не случайно эта процедура часто сопровождалась выплатой денежного содержания или другими платежами и подарками. Когда российская казна была пуста, правительство признавало, что без ожидаемых даров получить подписи местных правителей будет весьма трудно
[164].
На протяжении XVIII века некоторые кавказцы, долго находившиеся на службе у Российской империи, советовали властям смотреть на коренные народы более реалистично. В 1714 году князь Александр Бекович-Черкасский в письме Петру I недвусмысленно заявил, что «они люди независимы и некому не подвластны». Бекович-Черкасский объяснил, что кабардинцы находятся в таких же отношениях с Россией, как кумыки – с Персией, и персидские шахи регулярно выплачивают значительные средства кумыкам, чтобы сохранить с ними дружественные отношения
[165]. Обращаясь к этому же вопросу в своем докладе Сенату в 1762 году, грузинский князь и подполковник российской армии Отар Туманов решительно сообщил, что народы Северного Кавказа, хотя и считаются российскими подданными, на деле ими не являются
[166].
Невзирая на эти дельные советы, российская столица отказывалась принимать во внимание реальное положение дел на местах, и власти упорно продолжали требовать присяги на верность российскому государю. Заметным исключением стали осетины. В 1740‐е годы, воспользовавшись лазейкой в русско-турецких и русско-персидских мирных договорах, признававшей политическую независимость осетин, российские власти отправили к ним христианскую миссию. Но вопреки желаниям ревностных миссионеров Сенат приказал не принимать осетин в российское подданство, чтобы поспешные усилия по получению от них присяги не обеспокоили их и не помешали их обращению в христианство. Приоритеты правительства были очевидны: оно было готово отсрочить принятие осетин в подданство, чтобы дать им время стать православными христианами
[167].
К середине XVIII столетия, благодаря новому политическому словарю и более грамотным переводам на местные языки, не осталось никаких сомнений по поводу того, как Россия воспринимает политический статус своих соседей. Устаревшая политическая терминология была заменена современной имперской. Местные правители уже не подписывали шерть. Вместо этого они и их подданные оказывались в российской протекции. Они приносили присягу на верное подданство, а нарушение этой присяги считалось клятвопреступлением.
Тем не менее политические термины и понятия как старой, так и новой России по-прежнему не соответствовали традиционным понятиям местных обществ. Одно столкновение демонстрирует, сколь острым было противоречие между российской идеей политического протектората и понятиями местных народов о покровительстве, основанном на родстве. Когда в 1779 году аристократы Большой Кабарды отказались приносить присягу России и заявили, что они традиционно находятся под русским покровительством как гости или союзники (кунаки), но не как подданные, русские войска вошли в Кабарду, заставив кабардинцев просить мира и приносить безусловную присягу на верность
[168].
Где нельзя было применить силу, действовал искус подарков и наград. Столкнувшись в 1786 году с российским требованием присягнуть императрице, простые казахи согласились, последовав совету религиозного руководителя, муфтия, сказавшего, что закон не запрещает им лгать христианам и, следовательно, они могут согласиться на требования русских, чтобы получить от них подарки
[169].
Кого-то вводили в заблуждение, кого-то подкупали выплатами и подарками, кого-то устрашала русская армия – но все разнообразные народы в южном пограничье России должны были смириться и стать верными подданными. Политическую идентичность местных жителей как подданных российской короны следовало создать заново при помощи присяги на верность. Так начинался долгий и трудный путь их политической интеграции в православную Российскую империю.
Аманаты: заложники судьбы
Дожил есми до старости и преж сего веривали во всяком деле моему слову, а закладу есми и шертованья никому не давал.
Кабардинский правитель алкас русскому послу, 1589
…горских аманатчиков старатца склонять ко обучению российской грамоте и приводить в людкость, а от варварских нравов отводить… и тогда бы и в аманатах нужды не было когда дети их в училище были и могли бы современем совсем и к вере христианской притти…
Доклад астраханского губернатора Петра Кречетникова императрице Екатерине II, 1775
[170] Какие бы ни приносились присяги на верность, Москва не имела особых иллюзий по поводу того, насколько серьезно ее соседи относятся к этим присягам, устным или письменным. Взгляды Москвы вкратце выразили два ее посланника ко двору грузинского царя Александра в 1598 году. Советуя царю не доверять мусульманам, они рассказали о двух кабардинских князьях, которые поклялись в верности русскому царю, а затем нарушили свою клятву, поскольку они «бусурманы, в правде не крепки, обема [обоим] им верити нелзя»
[171]. Судя по всему, одной присяги недоставало, и Москва требовала заложников, чтобы гарантировать верность новых подданных московскому государю.
Заложники были одним из средств обеспечения ненарушения мирного договора со стороны местных правителей, но вместе с тем и зримым символом господства Москвы. Было очевидно, что тот, кто вручает заложников, тем самым отказывается от своего суверенитета, и эти два обстоятельства упоминались вместе: о местном правителе сообщали, что он стал подданным на службе государя и предоставил в качестве заложника своего законного сына или принес присягу и выдал заложника
[172]. Подобные заложники, известные как аманаты (тюркский термин, происходящий от арабского аманат – нечто, врученное на сохранение), выбирались из числа местных жителей и передавались российским властям.
