Русские чиновники настаивали на том, чтобы заложников выбирали из лучших семей, и порой отказывались принимать аманатов из тех семей, которые казались им менее важными. Наиболее часто заложниками становились представители семьи правителя – его сыновья, братья и племянники
[173]. Вопрос о том, кого можно послать в русские города в качестве аманата, был источником многочисленных ссор между российскими властями и местными жителями. Самыми ценными заложниками были сыновья местного правителя, и в первую очередь его потенциальный наследник. Впрочем, даже если правитель вручал русским старшего сына от первой жены, он не заслуживал доверия: в 1589 году грузинский царь Александр предупреждал русских послов, что «шевкалу верить не можно; хотя он и сына даст в заклад или брата своего – и то не во что: сынов у него много, что собак»
[174].
Таким образом, заложники были не слишком надежной гарантией верности своих народов московскому государю. Кроме того, многие местные жители отнюдь не были готовы немедленно подчиниться наглым требованиям соседа. В 1606 году, в первую встречу с калмыцким правителем Хо-Урлюком, посланцы пограничного сибирского города Тара объявили ему ультиматум: Хо-Урлюк должен был принести присягу верности московскому государю и вручить ему заложников или покинуть землю, на которой он находился. Оскорбленный подобными требованиями Хо-Урлюк приказал казнить московских послов. Спустя три десятилетия калмыки по-прежнему отказывались предоставлять заложников, а однажды решительно заявили, что никогда не сделают этого, поскольку их вожди – потомки Чингисхана (что было неправдой). Лишь в 1657 году правители Пунцук и Манджик согласились отправить четырех аманатов в Астрахань. В письме в Москву они заметили, что, хотя калмыки никогда так не поступали, они решили пойти навстречу упорным требованиям астраханского воеводы
[175].
Эта перемена, когда калмыки, ранее отказывавшиеся удовлетворять московские требования по выдаче аманатов, в конечном счете выполнили их, была типичной для отношений степных народов с Россией. Конечно, вручение или обмен заложников – это была широко известная и распространенная практика, как в Евразийской степи, так и в других областях мира. Например, сторона, проигравшая войну, вручала заложников победителю в знак своей покорности. Кроме того, две равных стороны могли обменяться заложниками в знак своих мирных намерений. Но Москва требовала заложников, не одержав победы на поле боя и не выступая одной из двух равных сторон. Неудивительно, что первоначальная реакция степных правителей варьировалась от гнева до удивления. В конечном счете, однако, Москва могла задействовать убедительный аргумент, который практически всегда успокаивал сомнения местных правителей, – обещание подарков.
Действительно, это был самый лучший стимул, чтобы добиться выполнения российских требований о предоставлении заложников. В обмен на присягу и аманатов местные правители получали деньги, шерстяные изделия и различные предметы роскоши, «чтоб иные земли, на то смотря, приложилися к твоему к государеву к Терскому городу»
[176]. Даже самым гордым правителям было сложно противиться предложениям Москвы. В 1589 году, в ответ на требования поклясться в верности и передать аманатов, кабардинский правитель Алкас отвечал: «Дожил есми до старости и преж сего веривали во всяком деле моему слову, а закладу есми и шертованья никому не давал». Но его слова русским было недостаточно, и они продолжали настаивать на письменной присяге. В конце концов Алкас посовещался со своими узденями и согласился пойти навстречу русским при условии, что Москва будет выплачивать ему регулярную ренту, позволит его народу свободно охотиться и ловить рыбу в реках, будет перевозить их через реки и помогать им против врагов
[177].
Не менее гордый калмыцкий правитель Дайчин пытался объяснить, что калмыки никогда не давали никому заложников и если он поступит так, то будет обесчещен в глазах Крыма, Персии и собственного народа. Но и он в конечном счете уступил требованиям российских властей, поскольку искушение русскими подарками, платежами и торговыми преференциями оказалось сильнее, чем страх бесчестья. Понимая важность подобной уступки для калмыков, правительство, в знак примирения, приказало поселить калмыков не в обычном жилище для заложников, а в специальном доме и выплатить необычайно большую сумму денег
[178].
Заложники жили в специальном жилище (на аманатном дворе) в одном из пограничных городов. Обычно это была дешевая отдельная хижина. Бóльшую часть времени заложники находились под охраной и должны были оставаться по своему постоянному месту проживания. Хотя им полагалось предоставлять еду и одежду, аманаты часто становились жертвами злоупотреблений местных чиновников: их нередко обманывали, били и кормили отбросами
[179].
Хотя подобные злоупотребления были обычным делом, существовало понимание, что заложники не являются пленниками. Впрочем, они могли стать пленниками, что позволяло оказывать более сильное давление на непокорных степных правителей. В 1641 году, «чтоб он, Алегук-мурза, з братьею, пожалев своих аманатов, позналися и в своих винах нам, великому государю, добили челом», Москва приказала своему воеводе в Терском городе перевести сына Алегука, жившего там в роли аманата, в тюрьму, сократить его содержание с пяти до двух рублей в месяц и, что, вероятно, было еще более существенно, лишить его еженедельных двадцати пяти кружек пива
[180].
Обращение с заложниками могло быть разным: одни сидели под замком и даже порой в кандалах, другие могли регулярно ездить домой. Но большинству заложников было чрезвычайно тяжело переносить резкую перемену в питании и образе жизни, когда после ничем не стесненной жизни в степи они оказывались в ограниченном пространстве русского города. Некоторые пытались бежать, другие умирали в плену от болезни и дурного обращения
[181].
