В самом деле, переводы часто намеренно искажали суть дела. В большинстве случаев степняки не получали письменной копии того документа, который они должны были подписать. Они были вынуждены зависеть от русских толмачей, передававших им содержание документа. Русский переводчик Василий Бакунин утверждал, что до 1724 года калмыки вообще не были знакомы с содержимым тех договоров, которые они подписывали и которые в Москве считались присягами на верность. В отличие от прежних документов, написанных по-русски с добавлением подписей тайши, документ, подписанный калмыками в 1724 году, был написан на калмыцком языке и многократно обсуждался на встречах калмыков, прежде чем они согласились подписать его
[233].
Перевод был серьезным делом с серьезными последствиями. Переводчики и толмачи ходили по проволоке, натянутой между двумя сторонами, и часто боялись за свою жизнь, опасаясь, что результат их перевода будет сочтен оскорбительным или провокационным. Антонио Поссевино, папский посол в Москве в 1581 году, вспоминал, как русский толмач, боясь царского гнева, не хотел переводить Ивану IV один из вопросов Поссевино. Степь была не менее опасна, чем Москва, и русские толмачи, сопровождавшие посольства к кочевым народам, часто считались ответственными за нехватку подарков, становясь мишенями для угроз, избиений и дурного обращения
[234].
Насилие против русских толмачей и жалобы степняков на них, возможно, не всегда были неоправданны. Российские власти знали о злоупотреблениях своих толмачей и часто соглашались со многими обвинениями в их адрес: что они крали подарки, брали взятки, искажали содержимое московских писем, сговаривались с одними представителями степной знати против других или попросту лгали и обманывали местных жителей в торговых сделках
[235]. Конечно, в ситуации, когда Москва нерегулярно платила жалованье толмачам, искушение воспользоваться незнанием русского языка в Степи было сложно преодолеть. Кроме того, Москва щедро награждала тех толмачей, которые могли заявить, что добились от степняков присяги на верность русскому царю, и тем самым, возможно непреднамеренно, подталкивала их к искажению документов
[236].
Хотя обычно толмачи встречали у местных жителей подозрительное отношение, некоторым удавалось добиться доверия. В 1560 году ногайский бий Исмаил обратился к Ивану IV с просьбой включить в московское посольство к ногайцам конкретного толмача, поскольку он «здесь к твоей службе пригодился, да и нам пригодился». У Москвы тоже были свои предпочтения. Когда нужно было сообщить секретные сведения сторонникам Москвы среди крымских татар или ногайцев, московские послы получали строгую инструкцию пользоваться услугами какого-то конкретного толмача, а не другого. Любопытно, что московитский толмач, которому в данном случае не доверяли, носил имя Петр Новокрещенный – фамилия, которую часто давали людям, обращавшимся в православие. Толмач, о котором сделали запрос ногайцы, звался Тузар – тюркское имя, искаженное московскими писцами. Если эти примеры сколько-нибудь показательны, это значит, что прежнее языковое и расовое родство продолжало играть более важную роль, чем новая религия толмачей или место их жительства
[237].
В начале XVIII столетия новые имперские заботы требовали все большего числа переводчиков и толмачей. В 1726 году Лаврентий, митрополит Астраханский и Ставропольский, писал Синоду, что в Астрахани нет компетентных переводчиков на калмыцкий и татарский языки, а есть только неграмотные толмачи
[238]. Существенно, что на этот раз вопрос поставили церковные власти: правительство все в большей степени стремилось обращать местное население в православие. Под воздействием нового миссионерского настроя власти впервые начали планомерную работу по повышению количества и качества переводчиков и толмачей. Кроме того, заново была осознана важность переводов для обращения новых подданных империи в христианство
[239].
Со временем социальное происхождение переводчиков и толмачей изменилось. На смену бывшим русским пленникам, познакомившимся с местным языком и обществом в условиях рабства, пришли толмачи, сами происходившие из местных обществ. Они были новообращенными христианами, которые свободно жили среди русских и владели русским языком не хуже своего родного. Играли роль и чисто прагматические нужды: чтобы обеспечить более эффективное имперское управление, требовались более аккуратные переводы и более компетентные переводчики, способные выражать мысли на новом имперском языке. Власти научились опираться на детей степной знати, часто получавших образование в школах для переводчиков, основанных в Казани, Астрахани и Оренбурге, а иногда ехавших учиться и в Петербург
[240]. В XVIII веке в Коллегии иностранных дел появилось новое поколение переводчиков на восточные языки, хорошо подготовленных и получивших хорошее образование.
* * *
Эта глава продемонстрировала, что отношения России с ее южными и восточными соседями в большой степени основывались на многочисленных ошибках, взаимном непонимании и намеренных искажениях. Все это складывалось в набор ошибочных представлений друг о друге, лишь отражавших структурную несовместимость русского и степного обществ. Каждая сторона воспринимала другую через посредство собственного общественно-политического строя и проецировала на нее свой образ. Таким образом, политику российских властей в регионе следует понимать не просто как набор инструкций из столицы, а как результат попыток России навязать региону и его обитателям понятия и идентичности, с которыми многие были не согласны.
3. Укрощение «дикого поля», 1480–1600-е годы
Москва и Большая Орда: новый взгляд на «стояние на Угре»
За более чем двести лет своего существования Золотая Орда, могущественная конфедерация кочевых и полукочевых племен, господствовавшая на обширной территории от Западной Сибири до Москвы, сумела дать отпор многочисленным посягательствам как со стороны отдельных элементов огромной империи, так и со стороны внешних сил. Но к концу 1470‐х годов начался необратимый упадок. Золотую Орду раскололи враждующие между собой семьи Чингизидов. Соперники располагались на окраинах золотоордынских владений: в волжских городах Казань и Астрахань, в Крыму и в Тюмени (Западная Сибирь). Ядро Золотой Орды уцелело и продолжило свое существование под названием Большая Орда: это был союз кочевых племен, охватывавший степи от Дона до Яика. Ханы Большой Орды считали себя наследниками золотоордынских ханов и стремились восстановить свою власть над другими объединениями, прежде входившими в состав Золотой Орды.
