Крымские татары могли жаловаться на свою бедность или демонстрировать свою лояльность, но все это сводилось к одному и тому же – желанию получить больше подарков из Москвы. Другой сын Мухаммеда Гирея, Богатур, использовал наглядную метафору, чтобы описать скудость московских даров: «Что мне великий князь послал хоти, то яз стану жвати да на люди свои плевати, ино и тут моим людем никому и ничего не достанется». Когда и эти слова не подействовали на посла, он объяснил, что, когда один из его братьев хотел вторгнуться в московские пределы, Богатур заплатил ему 40 тысяч алтынов (1200 рублей), чтобы он этого не делал, и хотел компенсации за свою помощь Москве. Когда и этот аргумент не подействовал, Богатур захватил подарки силой
[301].
Продолжая надеяться, что Москву удастся уговорить на совместные действия против Астрахани, Мухаммед Гирей заявил Ивану Мамонову, что готов заключить мир с Москвой и, вероятно, сможет убедить всю крымскую знать сделать то же самое, когда они соберутся почтить годовщину смерти Менгли Гирея. Но Василий должен был выполнить два условия – вернуть Абдуллатифа и послать против Астрахани флот с аркебузирами в полной амуниции. Чтобы убедить Василия, что победа над Астраханью уже близка, Мухаммед Гирей сообщил, что все главные ногайские мирзы уже предложили ему свои услуги. Когда же Астрахань падет, Мухаммед Гирей пошлет свои войска против Польши. Порицая Василия за его требование, чтобы крымские татары начали с похода на Польшу, Мухаммед Гирей риторически вопрошал: «Князь великий боле, или царь боле?»
[302]
Василий, не отвергая напрямую претензий Мухаммеда Гирея на более высокий статус, вместе с тем отвечал твердо, предложив обмен пленными и проигнорировав вопросы, поставленные крымским ханом. Уверенность Василия отчасти основывалась на разведывательных данных, поступавших из Крыма. Тайные друзья Москвы сообщали, что власть Мухаммеда Гирея слаба, что крымская знать расколота на сторонников Москвы и сторонников Польши, что ногайцы – тяжелое бремя для хана, а крымские татары их презирают и что из‐за бескормицы многие обитатели Крыма покидают полуостров и уходят со своими стадами в Степь. Наконец, брат Мухаммеда, Ахмед Гирей, сообщил Василию, что хан боится нападения Астрахани; заверяя великого князя в своей лояльности, он объяснил, что без его помощи хан не сможет организовать крупномасштабный поход на Москву. Василий ответил на эти сообщения с благодарностью, поощряя своих сторонников и дальше работать на него
[303].
Цели и стратегия Москвы были ясны: не допустить, чтобы кто-либо смел оспаривать ее суверенитет и законность ее экспансии. Великий князь не имел намерения помогать Крыму укреплять власть над бывшими территориями Золотой Орды. Не желал он и придерживаться старинной практики снабжения Крыма данью в различных формах и видах. Москва рассчитывала держать Крым с его амбициями в узде при помощи Астрахани и ногайцев – естественного противовеса Крыму. Но ногайцы погрузились в тяжелейшие междоусобные войны, и Астрахань была единственным серьезным препятствием, мешавшим Крыму начать масштабный поход на Москву.
Эти же соображения подтолкнули Москву к тому, чтобы разместить в Касимове и Казани старинных соперников династии Гиреев – потомков покойного Ахмеда, хана Большой Орды. В своем письме в Москву крымский хан упрекал Василия в том, что он не прислушался к предупреждениям ширинов, самого могущественного клана в Крыму, и не удалил из Касимова их врага Шейх-Авлияра, племянника хана Ахмеда. Мухаммед Гирей объяснил, что его сын Богатур совершил набег на Касимовскую область (Мещерский юрт) в 1517 году, чтобы Москва поняла, что Касимов издавна находится под властью Крыма. Он заявил, что подобные набеги будут повторяться и впредь, если Василий не передаст Касимов сыну Мухаммеда Гирея
[304].
Как в этом, так и в других письмах Мухаммед Гирей изображал себя другом Москвы, еле выдерживающим давление со стороны антимосковской знати. Действительно, крымская аристократия осуждала хана, считавшего Василия другом, в то время как он даровал Касимов врагу Крыма и отказался посадить на казанский престол Абдуллатифа вместо умирающего Мухаммеда-Амина. Вопрос о казанском наследстве становился все более актуальным. Казанские аристократы предупреждали, что, поскольку у Мухаммеда Амина наследников нет, они могут отправить посольство к астраханскому хану с просьбой прислать его сына управлять Казанью. Таким образом, не только Касимов, но и Казань могла оказаться в руках соперников Крыма
[305].
Но ни просьбы, ни предупреждения, казалось, не могли повлиять на решимость Москвы бороться за собственные интересы, пользуясь соперничеством между различными потомками Чингисхана. Посланник Василия в Крыму получил инструкцию тайно предложить касимовский престол Ахмеду Гирею, стороннику Москвы. А в 1517 году, чтобы подчеркнуть решимость Москвы отстаивать свою независимость и продемонстрировать, что ее отношения с Крымом изменились, Василий отправил посла к османскому султану с инструкцией ехать в Стамбул через Каффу, не через Крым. Если бы хан пригласил его следовать через Крым, посол должен был ответить, что его отправили к султану, а не к хану. В то же время Василий снизил статус своего посольства в Крыму, отправив туда представителя менее высокого ранга и дав ему инструкции тянуть время и искать различные оправдания, когда встанет вопрос похода на Астрахань, смещения Шейх-Авлияра, свободы Абдуллатифа или недостаточного объема подарков. Кроме того, посланник должен был отказать крымским татарам в выкупе за русских пленных, вместо этого предложив двусторонний обмен пленными, что безошибочно указывало на серьезнейшее изменение настроя Москвы по отношению к прежнему сюзерену
[306].
Выбор курса по отношению к Москве в большой степени зависел от доставки денег и подарков. Крымская знать по-прежнему была расколота – одни защищали интересы Москвы и получали за это хорошее вознаграждение, другие были на жалованье польского короля. Самые заметные представители промосковской партии, Аппак-мирза и Ахмед Герей, неустанно напоминали Василию, что, если он хочет уберечься от набегов крымских татар или поставить их себе на службу, необходимо посылать больше денег. В своем письме к Василию Аппак-мирза указывал, что деньги куда красноречивее, чем слова: «Восе от короля черленое золото, белое серебро льется, и то что молвит. А он всех тех обычаи тешит, а нам чего сухим языком домазати?» Лишь недавно, сообщал он, послы короля привезли двенадцать возов, груженных сукном, хлопком и меховыми шубами
[307].
