Но все надежды на исламскую ось рухнули, когда летом 1551 года Москва возвела на казанский престол собственного кандидата, Шах-Али. Московское правительство умело воспользовалось сумятицей в Крыму, вызванной убийством крымского хана Сахиба Гирея. Его победы против Астрахани в 1546 году и против ногайцев и кабардинцев в следующие годы разожгли былую враждебность крымских карачи, опасавшихся слишком сильной ханской власти. Поверив, что Сахиб Гирей стал слишком независимым, османский султан дал добро на государственный переворот, в результате которого хан погиб
[339].
Накануне решительного похода на Казань ногайские пастбища были распределены следующим образом: Юсуф-бий и Дервиш-хан занимали пастбища вдоль Яика у Сарайчика; Исмаил и сыновья Кучума находились на Волге близ Астрахани; сын Мамая Казы (Касай) и другие находились на Сырдарье неподалеку от Казахской орды; наконец, Шейдяк и его сыновья были в окрестностях Ургенча
[340]. К лету 1551 года Москва, желавшая захватить Казань, могла рассчитывать на сотрудничество волжских ногайцев Исмаила и Белек-Булата, а также ногайцев Юнус-мирзы, находившихся в междуречье Волги и Яика
[341].
Вместе с тем Иван и ногайский бий Юсуф вновь отчаянно спорили по обычным вопросам – о подарках и набегах. Зная, что Юсуф не может задействовать войско, ожидая набегов Шейдяка и сыновей Мамая на Сарайчик, Иван отверг требования Юсуфа самым суровым и бескомпромиссным тоном. В 1551 году он писал Юсуфу о ногайцах, захваченных в плен во время набега на московское пограничье: «И в нашем государстве ныне обычай таков, который на наши украины войной придет, и тот жив не будет». Отказавшись принять письмо Юсуфа, Иван повторил, что пленников возвращать не будет, а тех, кто нападал на московские земли, ждет суровая кара. За дурное обращение с русскими послами Иван решил отплатить той же монетой и приказал ограбить ногайских послов
[342].
Открытые угрозы уже, казалось, не имели на Москву никакого действия, и Юсуф попробовал прибегнуть к другому подходу. В письме, написанном Ивану в сентябре 1551 года, он сообщил, что новый крымский хан Девлет Гирей предлагает ему присоединиться к Крымскому походу на Москву. Юсуф не забыл упомянуть, что под его командованием находится армия в 300 тысяч всадников, а у каждого из его восьми сыновей по 10 тысяч собственного войска и он по-прежнему раздумывает, не принять ли предложение нового крымского хана
[343]. Другими словами, Юсуф был готов поторговаться.
Ни Юсуф, ни другие ногайские мирзы еще не осознали, до какой степени изменилось московское самовосприятие и, следовательно, московское отношение к Степи. Теперь, когда Москва была центром христианской Вселенной, ее царь, помазанник Божий, был твердо намерен прекратить традиционные платежи и покончить с требованиями Степи раз и навсегда. Москве больше не подобало уступать старинным методам вымогательства.
В январе 1552 года Иван послал еще одно письмо Юсуфу, написанное тем же бескомпромиссным тоном. Иван доказывал свое право на Казань как юрт, завоеванный его дедом и унаследованный им. Казань принадлежала ему как по праву завоевания, так и по праву династического наследования
[344]. Кроме того, притязания Ивана любопытным образом поддержал промосковски настроенный мирза Белек-Булат, назвавший Ивана прямым наследником Чингисхана. Неясно, сама ли Москва выдвинула подобное притязание или Белек-Булат прибег к лести с целью добиться милости Ивана. Как бы то ни было, важность крови Чингизидов была очевидна любому, кто имел дело с политикой в Степи
[345].
Тем временем Казань, взбешенная почти полной потерей суверенитета и тем, что Иван присоединил к своим владениям западный берег Волги вокруг Свияжска, была готова взбунтоваться. Стремясь к мирной аннексии Казани, Москва отправила своего наместника, чтобы сменить непопулярного хана Шах-Али, но было слишком поздно
[346]. Казань отказалась принимать русского наместника, перерезала русский гарнизон и предложила ханский престол Ядыгар-Мухаммеду из астраханской династии. Конечно, подобный переворот был бы невозможен без молчаливого согласия ногайцев. В своем письме Ивану, написанном в апреле 1552 года, Юсуф резко обвинил его в нарушении письменного соглашения, в котором Иван пообещал разделить власть с ногайцами, чтобы у Ивана в Казани был свой хан, а у ногайцев – свой бий. Он напомнил Ивану, что Юсуф сдержал свое слово и не помогал Казани против Москвы, а Иван нарушил соглашение и солгал ему
[347].
Разочарование ногайских мирз перед лицом бескомпромиссной политики Москвы было единодушным. Казы-мирза сообщил Ивану, что все ногайцы согласились: мира с Иваном не будет, пока он не вернет им вдову хана Сафа Гирея, дочь Юсуф-бия Сююмбике, ее сына Утемиша Гирея и других знатных казанских пленников. Даже сторонники Москвы, мирзы Исмаил и Юнус, подтвердили, что Казань – юрт крымских ханов и в прошлом ногайцы делили ее с Крымом. Но Иван был непреклонен. Единственное, что он пообещал ногайским мирзам, – наделить Утемиша Гирея по достижении зрелости городом в московских владениях
[348].
Ивана было не отвлечь и не запугать – он готовил крестовый поход против мятежной Казани. В октябре 1552 года, после недолгой осады, московские войска под личным командованием Ивана, вооруженные артиллерией и современным осадным снаряжением, взяли город штурмом. Казань, добавленная к московской короне и упомянутая среди многих других владений в титуле царя, стала одним из московских городов, где правил русский наместник. Аннексия Казани была полной, а ее завоевание представлялось победой, которую Бог даровал православному государю.
Спустя три месяца в письмах к ногайским правителям Иван вновь повторил, что Казань является московским юртом со стародавних времен и он покарал казанских жителей за их мятеж. Затем он с нескрываемой гордостью рассказал, как мужское население города было перебито, женщины и дети взяты в плен, а Ядыгар-хан пощажен – не повешен, но отвезен в Москву и наделен землей. В качестве дружеского жеста по отношению к ногайцам Иван заверил их, что они могут свободно приезжать в Казань и торговать там, а казакам он приказал покинуть берега Волги ради спокойствия ногайцев
[349]. Таким образом, ногайцы оказались перед суровым выбором – либо подстраиваться под Москву, либо воевать с ней.
