В 1567 году в Москву пришла весть, что новый османский султан Селим II готовит армаду в 7 тысяч кораблей, которую сам приведет в Азов, после чего вместе с крымским ханом пойдет на Астрахань. Крымский хан Девлет Гирей выразил русскому послу свое беспокойство по поводу экспансии Москвы, заявив, что прежде Иван посылал дать Казани, затем захватил Казань и Астрахань, а теперь и Терский город основал. Чувствуя за собой мощь османской армии, Девлет Гирей вновь написал Ивану, выставив более суровые условия для достижения мира. Он потребовал, чтобы Иван передал Казань и Астрахань Крымскому ханству, ведь Астрахань и Казань со стародавних пор были частью исламского мира и юртом крымских ханов, а также послал множество ценных подарков и отказался от мысли строить крепость на Тереке. В противном случае, предупреждал хан, мира не будет.
Крымские заявления об общей исламской идентичности, объединяющей Крым с Казанью и Астраханью, царя не впечатлили. Он ответил, что оба города были юртом его предков и стали неотделимой частью Московии. Если же речь идет о мусульманских юртах, то у Ивана есть Касимов, и если Девлет Гирей желает дружбы, он может прислать сына – Иван сделает его ханом в Касимове. Ответ Ивана развеял последние сомнения Девлет Гирея по поводу участия в Османской кампании против Астрахани. Крымская знать, получившая из Польши обещание больших денежных выплат и опасавшаяся, что победа Москвы над поляками приведет к строительству новых московитских крепостей на Днепре, тоже советовала хану не заключать мир с Москвой. Даже ногайский бий Тин-Ахмед, неоднократно обращавшийся в Москву с различными просьбами и получавший отказ, пообещал оказать помощь Девлету Гирею. Весной 1569 года обширные османско-крымские силы начали поход
[371].
Прорытие канала из Дона в Волгу в месте, где они сходятся ближе всего, оказалось слишком масштабным начинанием, и работа была вскоре заброшена. Османско-крымский экспедиционный корпус подошел к Астрахани в сентябре 1569 года. Вместо продолжения кампании в столь позднее время года было принято решение не штурмовать город, но построить поблизости крепость и перезимовать в ней в ожидании подкреплений, которые должны были прийти в следующем году. Крымский хан попытался убедить османского военачальника отказаться от дальнейшей кампании и вернуться в Азов. Он не горел энтузиазмом, поскольку в случае успеха штурма усилилась бы османская власть в регионе, ослабив влияние Крымского ханства. В конечном счете османы отступили под воздействием слухов о большой русской армии, спускающейся вниз по Волге, и персидском войске, отправленном на помощь Астрахани.
Снабжение солдат в столь дальних походах оказалось невозможной задачей, и отступление османской армии через сухие и негостеприимные степи Северного Кавказа унесло много жизней; согласно источникам, лишь треть османских сил вернулась в Азов. Более века спустя, в 1689 году, подобная же судьба по тем же самым причинам выпала на долю русского экспедиционного корпуса, отправленного в Крым. Регулярные армии, нуждавшиеся в снабжении, еще не были способны провести масштабную кампанию в неблагоприятных степных условиях
[372].
Хотя Астраханская кампания 1569 года потерпела полный крах, она убедила Москву, что к Порте следует относиться серьезно. Селима II не удовлетворили объяснения Ивана IV, что он не желает причинять зла мусульманам и исламской вере и завоевал волжские ханства лишь для того, чтобы гарантировать их лояльность. Султан настаивал, что Астраханская область и Кабарда на Кавказе – старинные османские области, населенные мусульманами. Он требовал, чтобы паломники и купцы из Бухары и других мест могли проходить через Астрахань на своем пути в Мекку. В 1571 году, стремясь предотвратить еще одну кампанию против Астрахани, которую Москве в этот период времени было сложно защищать, Иван IV сообщил султану, что Терскую крепость сносят, а путь через Астрахань снова открыт
[373].
Ивану удалось избежать войны с Османской империей, но не крымских набегов. На протяжении 1570‐х годов, пользуясь общественными неурядицами в самой Московии и зная, что московские войска находятся на Западном фронте в Ливонии, крымские татары организовали ряд крупных и мелких набегов. Самым болезненным был поход 1571 года, когда обширная крымская армия в 100 тысяч всадников под руководством самого хана сумела форсировать Оку и добраться до Москвы, не встретив никаких препятствий на своем пути. Не желая рисковать и штурмовать город, крымские татары разграбили и сожгли московские предместья и захватили множество пленных.
После успешного похода Девлет Гирей пригрозил новыми набегами, если Иван не отдаст ему Казань и Астрахань. Иван IV, отчаявшийся и еле выдерживавший натиск с запада и юга, отправил послов к хану с деньгами и подарками и обещал вернуть Астрахань. Девлет Гирей упрямо настаивал, что Казань тоже должна принадлежать ему. Чтобы показать серьезность своих слов, хан вновь пошел на Москву весной 1572 года. Однако на сей раз русские войска были готовы к встрече с крымскими татарами и нанесли им ряд поражений. Девлет решил пойти на компромисс и написал Ивану, что удовольствуется и одной Астраханью. Но Иван уже не желал ничего уступать. Он проинструктировал своих послов, чтобы они уменьшили число подарков хану и твердо стояли на том, что Казань и Астрахань останутся частью Московского государства
[374].
Сдерживание ногайцев, 1577–1582 годы
Обещание Тин-Ахмеда во всем следовать своему отцу означало, помимо прочего, еще и то, что Москву продолжали осаждать жалобами и просьбами по поводу реки Бузан, строительства крепости в дельте Волги, возвращения пленных ногайцев и, конечно же, получения денег и подарков. Запросы были привычными, ответы Москвы – тоже. Как-то раз, в 1564 году, пытаясь воздействовать на процесс принятия решений в Москве, Тин-Ахмед написал дьяку Андрею Васильевичу, пообещав ему, что будет обращаться с ним как с одним из собственных карачи, если тот возьмет на себя отстаивание интересов Тин-Ахмеда перед царем. Эта довольно неуклюжая попытка завербовать московского чиновника в той же манере, в какой действовала сама Москва, выплачивавшая содержание своим сторонникам среди ногайцев, указывала на глубокое непонимание самой природы московского самодержавия
[375].
