Ногайцы, измученные бесконечными усобицами, обедневшие и зависимые от Москвы, казалось, и правда смирились. Но мир в южном пограничье Московского государства всегда был иллюзорным. Степь уже готова была изрыгнуть из себя новых воинов, многочисленных калмыков, более воинственных, чем их ногайские предшественники, и в большей степени готовых взять под свой контроль степные пастбища. Русские воеводы и ногайцы, уже давно привыкшие к набегам передовых калмыцких отрядов, теперь оказались перед лицом новой и страшной угрозы: весь калмыцкий народ двинулся в Прикаспийскую степь. В 1632 году, когда большинство калмыков, согласно донесениям, занимало пастбища вдоль рек Тобол, Ишим и Тургай (ныне Северный и Центральный Казахстан), некоторые улусы уже кормили свои стада у берегов Эмбы и Яика. На следующий год калмыки были уже у ворот Астрахани
[401].
Появление калмыков в Прикаспийской степи означало, что успехи московского правительства по стабилизации южных рубежей оказались недолговечными. Ногайцы были не способны защитить себя от более многочисленных и воинственных калмыков. В 1622 году, узнав, что калмыки форсировали Яик, ногайцы бежали в Азов. Там они заключили еще недавно казавшийся немыслимым союз с казы-ногайцами и вместе стали нападать на московское пограничье. Вскоре после этого они вернулись на Волгу под воздействием уговоров Москвы, обещавшей защищать их от калмыков, а также движимые собственным недоверием к крымскому хану. Но российское руководство вполне осознало опасность, которую таили в себе новые события в Степи. Астраханские воеводы получили строжайшие инструкции быть полюбезнее с ногайцами и не ссорить их с калмыками. Иначе, предупреждал центр, ногайцы снова убегут от своих могущественных врагов, калмыков, и присоединятся к Крыму в его нападениях на Россию
[402].
Но калмыки уже находились слишком близко. В 1628 году ногайские мирзы предприняли последний, отчаянный шаг. Они обратились к российскому правительству за защитой, объяснив, что народ их рассеян, обездолен и не способен защищаться от калмыков, которые пользуются раздорами ногайцев и их слабостью. Отчаявшиеся ногайские вельможи подали весьма необычную просьбу, демонстрировавшую их полную беспомощность. Они заявили, что «по прежним своим бусурманским обычаям самим не управливатца ни в чем» не могут, и выразили готовность подчиниться царскому двору и русским законам, чтобы прекратить усобицы. Хотя астраханские воеводы предупреждали, что отказ удовлетворить эту просьбу может привести к полному уничтожению ногайцев, Москва не была готова взять на себя такую ответственность. Правительство отвечало, что, хотя царь желает, чтобы ногайцы помирились друг с другом, он не может ответить согласием на их просьбу: «…тое их повольности отнимать у них не велел, жалуя их по своему царскому милостивому нраву по их же челобитью, чтобы им и всяких вер людем ваших государств твоим царским милостивым жалованьем бодроопасным осмотрением жити в повольности и в покое по их обычаем, как повелось исстари, а неволити их ‹…› от их прежних обычаев ни в чем не велел»
[403].
Эта внезапная забота о свободах и независимости ногайцев была лишь дымовой завесой, прикрывавшей неготовность Москвы отстаивать собственные интересы в регионе. Не желая подвергать опасности недавнее мирное соглашение с Османской империей, Москва не могла признать ногайцев своими подданными, не говоря уж о том, чтобы заменить их мусульманские законы христианскими.
Когда в начале 1630‐х годов калмыки во всеоружии пришли на Волгу, ни ногайцы, ни небольшой контингент астраханских стрельцов, посланный им на помощь, не могли остановить продвижение калмыков. Небольшие русские гарнизоны в волжских крепостях не смогли помешать и ногайцам вновь пересечь Волгу и отправиться в Азов. Перед своим отбытием ногайские мирзы составили длинный перечень претензий к русским властям. Они вспомнили, как астраханские чиновники силой захватывали их лошадей и овец, как они захватывали и отвозили в Астрахань ногайских женщин и заложников из числа ногайцев. С особой горечью они напомнили властям об угрозе астраханского губернатора А. Н. Трубецкого сделать всех ногайцев крестьянами, чтобы они осели на земле и обрабатывали ее, как казанские татары
[404].
В 1634 году ногайцы Большой и Малой Ногайских Орд соединились у Азова. Вместе они начали новую серию опустошительных набегов на Россию. Двумя годами позже азовские ногайцы узнали, что калмыки собираются против них в поход – и перешли через Дон, ища спасения в Крыму. Но и это убежище стало лишь временным, поскольку ногайцы и их крымские единоверцы так и не смогли преодолеть глубокое взаимное недоверие. В последующие годы ногайцы, выселенные со своих привычных пастбищ калмыками и ищущие безопасности, периодически убегали из Крыма в Россию и обратно. В конце концов они оказались окружены врагами со всех сторон (к западу были крымские татары, к северу донские казаки, к востоку калмыки, а к югу кабардинцы) и рассеялись среди всех этих народов. Одни остались в Крыму, другие у Астрахани, третьи стали жить среди калмыков и народов Северного Кавказа. Большая Ногайская Орда перестала существовать как единая политическая и военная сила. На смену ей пришла новая могущественная степная конфедерация – калмыцкая
[405].
Новые стратегии
Прибытие калмыков в 1630‐е годы оказало огромное влияние на весь южный регион. Казалось, что десятилетия стратегических усилий Москвы по ослаблению, разделению и истощению ногайцев и значительные средства, потраченные на эту деятельность, пошли насмарку. Объединившись с крымскими татарами, ногайцы начали совершать набеги на Россию, и только за три года (1632, 1633 и 1637) они взяли в плен и отвезли в Крым больше 10 тысяч русских жителей. Едва заселенный южный регион со своими городами и крестьянами срочно нуждался в защите. Можно было даже опасаться, что ногайцы и крымские татары прорвутся через южные оборонительные рубежи и подойдут к Москве. Новое положение требовало, чтобы Москва переосмыслила свою политику в пограничье и переоборудовала свои южные укрепления.
