Новым в политике Москвы стало решение разыграть «казачью карту». Если прежде Москва сдерживала донских казаков, не желая провоцировать Османскую империю, теперь она была готова вооружить их и воодушевить на новые набеги. Впрочем, масштаб этих набегов нужно было аккуратно рассчитать, и казаки получили инструкции нападать только на ногайцев и крымских татар, не трогая османских владений, в первую очередь Азов и Каффу
[406].
Конечно, контролировать казаков было нелегко, поскольку интересы правительства и казаков не всегда совпадали. В конце концов, разорившиеся ногайцы мало интересовали казаков. Они не сводили жадных очей с богатых османских и крымских городов и деревень, лежавших у черноморского побережья. Единственным препятствием между казаками и богатой добычей были укрепления Азова, османской крепости в устье Дона, не позволявшей казакам спускаться из реки в море.
Когда в 1636 году по приглашению крымского хана и под давлением калмыков и казаков ногайцы покинули окрестности Азова и переправились через Дон, направляясь в Крым, донские казаки немедленно осадили Азов. В июне 1637 года Азов был в руках торжествующих казаков. В последующие пять лет Москва, захваченная врасплох этим событием, которого она не ожидала и не желала, не могла решить тяжелую дилемму: или поддержать казаков и начать войну с Османской империей, или избежать войны, заставив казаков покинуть крепость. После долгих колебаний и раздумий российское руководство предпочло избежать войны.
Казаки по-прежнему оставались важнейшим элементом правительственной стратегии, действуя к югу от Московского государства, где граница между оборонительными и наступательными мерами часто была весьма расплывчатой. В своих набегах казаки часто проникали далеко за линию границы, грабили шедшие через Степь караваны, нападали на враждебные набеговые отряды кочевников или разоряли деревни и города на Северном Кавказе и вдоль побережья Крыма и Османской империи. Для послов крымского хана в 1660‐е годы было очевидно, что казаков напрямую поддерживает Москва, а их морские набеги весьма эффективны, поэтому одним из условий мира со стороны хана было требование, чтобы Москва закрыла казачьим лодкам доступ к Черному и Азовскому морям
[407].
Но степень независимости казаков от Москвы и долгая традиция их непокорности и участия в народных восстаниях привели к тому, что правительство взирало на их истинные намерения с крайней подозрительностью – и, как показало взятие Азова, не зря. Мало было использовать казаков, нужна была более надежная стратегия. В 1635 году московское руководство прибегло к новой и смелой инициативе: оно начало сооружать на юге укрепленные линии. Продолжительность работ по их постройке, денежные затраты на эту обширную сеть укреплений, масштабное использование людских и природных ресурсов – все это сделало проект важнейшим и самым амбициозным предприятием России в XVII веке. Новые укрепления должны были стать Великой Московской стеной, не пропускавшей «неверных» из южных степей.
Строительство линии фортификаций в южном регионе не было полностью новой идеей. Подобные укрепленные линии были уже известны в Киевской Руси в X веке, а в более недавнее время, в середине XVI века, они строились сразу на юг от Оки. К 1630‐м годам к югу от Москвы появилось множество крепостей и городов. Но эти размножившиеся передовые посты приходилось снабжать из центральных регионов России, поскольку сельское хозяйство в пограничье оставалось опасным видом деятельности. Чтобы заселить регион крестьянами, было необходимо добиться большей безопасности. Этой цели и были призваны служить укрепленные линии, ставшие со временем как важнейшим средством защиты Москвы от нападений, так и эффективным орудием российской экспансии.
Осознав, что стабильность в южном пограничье неотделима от успешной колонизации и заселения региона, правительство решило взять весь процесс под свой контроль. Игнорируя жалобы помещиков из центральных регионов страны на своих беглых крестьян, нашедших убежище в пограничье, правительство запретило своим воеводам на юге возвращать беглецов. Вместо этого их записывали в солдаты и драгуны. В 1637 году правительство издало указ о так называемых «заказных [запретных] городах». По этому указу в двенадцати пограничных городах и их окрестностях запрещалось покупать землю лицам из других регионов. Поощряя тем самым мелкое землевладение, Москва намеревалась превратить новоприбывшее население в пограничную военную силу, способную жить за счет полученной от правительства земли. На протяжении XVII столетия оборона и заселение южного пограничья оставались важнейшей задачей, стоявшей перед российским руководством, которое продолжало отвергать челобитные от помещиков, желавших возвращения своих крепостных
[408].
В десятилетие между 1635 и 1646 годами Москва передвинула свои пограничные укрепления далеко на юг, соединив одной непрерывной оборонительной линией природные преграды, такие как реки и болота, с искусственными фортификациями: несколько рядов рвов, срубленных деревьев, частоколы и многочисленные наблюдательные башни, а также крепости, вооруженные пушками. Первая такая засека или засечная черта, протянувшаяся более чем на 800 километров от реки Ахтырки на западе до Тамбова на востоке, стала известна под названием Белгородская. Большой полк, в 1600 году находившийся в Мценске, был в 1640 году передвинут на юг, в Белгород. Еще десятилетие ушло у правительства на то, чтобы протянуть засечную черту дальше на восток, от Тамбова до Симбирска на Волге. К середине XVII столетия как колонисты, селившиеся в южных регионах России, так и жители Казанской области оказались в относительной безопасности позади Белгородской и Симбирской засечных черт
[409].
