В то же самое время, когда князь Щербатов указывал на причины, помешавшие Церкви добиться искреннего обращения нехристиан, Амвросий Подобедов, недавно ставший архиепископом Казанским, просто констатировал факты, сообщая Синоду о положении в своей епархии: «Обращая по долгу служения своего внимание на епархию, мне вверенную, нахожу, что живущие в ней непросвещенные инородческие племена чуваш и черемис не имеют не только не достаточного, но и малого понятия об истинах веры, к которой приведены они святым крещением»
[555].
Так обстояли дела в Среднем Поволжье, которое за предыдущие два с половиной века превратилось из пограничного в один из центральных регионов Российской империи. Угрозы, сила, лишение привилегий, земельные конфискации, правовая и экономическая дискриминация – все эти принудительные меры могли быть использованы лишь в землях, находившихся под прочным контролем русских военных и чиновников. В пограничных же землях, где контроль над территорией оставался неустойчивым, а поддержка местных жителей была жизненно важна, российская политика обращений в православие принуждена была опираться на «пряник», а не на «кнут», и представители церкви получали инструкции добиваться крещения иноверцев не силой, но «любовью». Новые христиане вознаграждались деньгами и подарками; некоторых брали на службу и зачисляли в пограничные гарнизоны, но большинство из них переселяли подальше от границы
[556].
Геополитические соображения заставляли правительство действовать более осторожно, чем в землях, уже находившихся под твердой властью России. Когда в 1744 году был поднят вопрос об организации миссии к осетинам на Северный Кавказ, Сенат проинструктировал Синод отправить туда только грузинских, а не русских священников и не давать им писаных инструкций, чтобы избежать каких-либо подозрений со стороны Османской империи или Персии
[557].
Несколько раз миссионеров отправляли жить среди осетин и калмыков, но все эти миссии оказывались недолговечными и неэффективными. После нескольких лет среди иноверцев миссионеры жаловались на трудности своей жизни и проблемы с изучением местных языков, а часто и просили, чтобы их перевели обратно в их петербургские, московские или казанские монастыри. Государство тоже не оказывало той помощи, какую от него ожидали миссионеры; они сообщали, что им недостает денег на строительство новых церквей и награды для тех, кто принимает крещение
[558].
Идея обращения иноверцев в православие получила новый импульс в конце XVIII века, когда непрерывное победоносное продвижение России позволило чиновникам приравнять честолюбивые замыслы Российской империи к распространению христианства. В 1784 году кавказский генерал-губернатор П. С. Потемкин пришел к выводу, что кабардинцы, вероятно, стали двуличными после обращения в ислам и их коварная природа может объясняться их плохим пониманием исламских догматов. До этого обращения, говорил губернатор, они были христианами, «так что естли бы были священники одаренные знанием и приличным к сану их смирением и кротостию, без сомнения скоро б они пролияли свет благодати по всем народам разсеянным в горах»
[559].
П. С. Потемкин был не первым, кто высказал идею «повторного крещения Кавказа». О подобных намерениях Петра I свидетельствует основанная им крепость в Северном Дагестане, которую он решил назвать Крепость Святого Креста. В 1748 году Коллегия иностранных дел подготовила неподписанный доклад о Кабарде. Ссылаясь на свидетельство одного знатного кабардинца, доклад утверждал, что кабардинцы всегда были христианами и происходят от украинских казаков, которые в XV веке поселились в Терском городке и его окрестностях. В то время их называли черкесами или кабардинцами, и они стали русскими подданными, но впоследствии были захвачены крымскими татарами и принуждены принять ислам. Когда они вернулись на Терек, то забыли свой язык и свою христианскую веру. Другая записка, тоже происходившая из Коллегии иностранных дел и подготовленная в 1770‐е годы, добавляла, что именно по этой причине Османская империя считала кабардинцев своими подданными
[560]. Несмотря на всю абсурдность подобных докладов, они имели очевидное значение для тех, кто принимал решения в российской столице: у России появлялись основания, чтобы оспорить османский сюзеренитет над кабардинцами и выставить легитимными свои усилия по их «повторному крещению».
Одни утверждали, что христианизация кавказцев оправдана их христианским прошлым, другие – что кабардинцы лишь назывались христианами, а по сути своей были язычниками и именно поэтому среди них возобладал ислам. Впрочем, оба этих аргумента вели к одному и тому же выводу: более активная проповедь среди кабардинцев вернет их в лоно христианской церкви
[561]. Но, несмотря на различные планы миссионерской работы среди жителей Кавказа, эти предложения по большей части остались только на бумаге и осуществлены не были.
Вместо «повторного крещения» регион подвергся «повторной исламизации». Новая волна мусульманского влияния пришла на Кавказ в середине XVIII века с дервишами мистического суфийского братства накшбандия. Эти нищенствующие мусульманские проповедники не нуждались в миссиях, ресурсах или поддержке правительства. Изгнанные из Персии, они принесли свою аскетичную и бескомпромиссную версию народного ислама в горные деревни, где нашли благодарную аудиторию. Антироссийское и антихристианское восстание, произошедшее в 1780‐е годы под руководством шейха Мансура, стало прямым результатом выросшего влияния суфийского ордена на Кавказе
[562]. Не сумев одержать верх над «неверными» русскими, это восстание тем не менее оставило неизгладимый след в памяти народов Северного Кавказа и стало лишь первым в большой серии восстаний, которые исламское духовенство называло газаватом (священной войной) против русских. Экспансия России в регионе неизбежно подталкивала местных жителей в объятия местных мулл и к движению сопротивления под зеленым знаменем ислама.
