Где бы ни жили нехристианские народы – в горах Северного Кавказа, в лесах Среднего Поволжья, в степях Средней Азии, – они неизменно считали российскую колонизацию неотделимой от попыток правительства обратить их в православие. Коренные народы отвечали на эти попытки регулярными яростными восстаниями против российских властей и их политики. Иногда достаточно было слуха о готовящемся насильственном крещении, чтобы среди местных жителей начались волнения. В 1771 году такой слух стал последней соломинкой, подтолкнувшей калмыков к их трагическому исходу из России, а в 1820 году подобные толки заставили множество казахов Букеевской Орды бежать на прежние пастбища к востоку от реки Урал
[563].
Но некоторые не могли противиться российским наградам и возможностям, открывавшимся в России, и принимали решение преодолеть географические, социальные и религиозные границы и обратиться в православие. В пограничных регионах, как и повсюду, государственная политика христианизации приводила к одним и тем же последствиям, создавая и усиливая социальное и экономическое расслоение и соперничество среди коренных жителей. Растущий исход жителей пограничья в Россию, их крещение и отказ правительства возвращать их назад стали важнейшей заботой как коренных народов, так и имперского правительства.
Переселение местных элит и простонародья
Русским людям разрешается покупать калмыков, кумыков, чечен, казахов, каракалпак, туркменов, томутов, татар, башкир, барабинских татар и идолопоклонников… священникам, купцам, казакам и другим разрешается покупать, приводить в веру православную, и учить иноверных, которые будут у ниx крепостные до смерти владельца.
Доношение Коллегии иностранных дел, 1775 год
Отделение черни от владельцов почитаю надежным средством к обезпечению границ наших.
Князь Г. А. Потемкин-Таврический, инструкции П. С. Потемкину, командующему русскими войсками на Кавказе, не возвращать беглых кабардинских людей их господам
К началу XVIII столетия российскому правительству удалось достичь удивительного успеха – оно не только сломало сложившуюся систему отношений в пограничье, но и построило прямо противоположную. Вековечный отток русских жителей, которых уводили в плен и продавали в рабство за пределами России, по большей части удалось остановить. Бывшие иноверцы, некогда совершавшие набеги на российские земли, все чаще принимали православие и селились в пределах Российской империи. Некоторых из них тоже уводили в плен и продавали в российские дома, но большинство приходило искать убежища по собственной воле. Пришел черед местной знати, жившей по ту сторону границы, жаловаться и требовать возвращения своих людей из России.
Переселение русских колонистов на новые земли во второй половине XVIII века хорошо известно и по праву считается одним из главных элементов российской колонизаторской политики
[564]. Куда в меньшей степени изучено массовое переселение побежденных коренных народов в пограничные земли. В том числе тысяч татар, марийцев, чувашей и башкир, которые, лишившись своих земель и приняв решение бежать от военной повинности, высоких налогов и насильственного крещения, покинули в начале XVIII века свои жилища в Среднем Поволжье и перебрались на юго-восточные границы империи
[565].
Несколько официальных докладов дают представление о размахе этого переселения и о его последствиях. В 1734 году Иван Кирилов предложил использовать на строительстве Оренбурга 20 тысяч беглецов из Казанской губернии. Спустя тридцать два года оренбургский губернатор князь Путятин сообщил Сенату, что регион заполнен иноверными чувашами и татарами, бежавшими из своих поволжских деревень, чтобы избежать обращения в христианство. Опасаясь недостаточной лояльности иноверцев Российскому государству и не слишком доверяя новым христианам, которые, как он считал, крестились не по своей воле, губернатор был вынужден рекомендовать переселение в регион крестьян из «великорусских людей», чтобы они составили в нем большинство. Он в особенности настаивал (и Сенат согласился с ним), что земли вдоль только что построенной и стратегически важной Ново-Московской дороги следует конфисковать или выкупить у башкир и распределить между русскими поселенцами
[566].
В то время как многие представители коренных народов пытались бежать из российских военно-административных объятий на отдаленные имперские окраины, другие принимали решение покинуть свою общину и искать счастья по ту сторону границы, в России. Подобная иммиграция в Россию, нередко тоже носившая характер бегства, стала одним из краеугольных камней российской колонизаторской политики в пограничных областях – и пользовалась всяческой поддержкой властей, как прямой, так и косвенной.
Соседним с Россией народам было просто некуда деться от ее влияния. Некоторые представители местных элит, привлеченные российскими обещаниями щедрых платежей и вознаграждений, уходили в Россию. Но даже те, кто оставался дома, не могли не ценить преимущество торговли с Россией. Чтобы получать от этой торговли как можно бóльшую выгоду, они обкладывали налогами собственное население, тем самым увеличивая число беглецов, искавших спасения в России. Теперь среди новых эмигрантов оказывались и простые люди, бежавшие в Россию от притеснений со стороны своей знати
[567]. Эта миграция коренного населения, как элит, так и простых людей, и ее важнейшие последствия остались практически не замеченными и не изученными историографией.
В XV–XVI веках, когда произошло крушение Золотой Орды и совпавшее с ним возвышение Москвы, множество знатных нехристиан покинули свои улусы и перебрались к московскому двору, ища защиты, службы и привилегий. В третьей главе мы уже привели немало примеров подобных «аристократических диаспор» и рассмотрели стратегию Москвы по отыскиванию их и привлечению на московскую службу
[568]. В их числе были степные беглецы, находившие в Москве временное убежище от своих соперников. Узнав об отчаянном положении того или иного беглого знатного татарина («В чужом юрте стоишь, и сам вси истомен, и конь твой потен»), великий князь посылал своего представителя и предлагал приютить как самого знатного татарина, так и его свиту. Нередко такие предложения принимались: беглецы рассчитывали с помощью Москвы вернуть свои потерянные улусы
[569].
