Чингизиды почти автоматически попадали в высшие слои московского дворянства, но социальный лифт был открыт и для менее значимых дворян из не-Чингизидов. Один из самых ярких примеров – впечатляющая карьера Мухаммеда Тевкелева. В 1720‐е годы татарский мирза Кутлу-Мухаммед Таваккуль, мусульманин, стал переводчиком Коллегии иностранных дел. В 1733 году правительство доверило Тевкелеву миссию к казахам Младшего жуза с целью убедить их войти в русское подданство. В 1734 году Тевкелев вернулся в Петербург, привезя с собой клятву верности, подписанную казахским ханом Абулхаиром, и план развития казахской степи. По всей видимости, правительство сочло его миссию успешной, и Тевкелев получил в награду чин полковника и святое крещение. К концу 1740‐х годов полковник Алексей Иванович Тевкелев стал генерал-майором и на протяжении 1750‐х годов был одним из управителей Оренбурга. Его сын Осип Тевкелев в 1750‐е годы служил капитаном русской армии. Конечно, платой за блистательное восхождение Тевкелева по военно-бюрократической лестнице стало его крещение. Показательно, что казахи, по всей видимости, не подозревали о его обращении в христианство и продолжали называть Тевкелева «генерал да мурза» или «превосходительный мурза»
[580].
Не вызывает сомнений желание правительства продемонстрировать на примере Тевкелева, на какие выгоды и преимущества могут рассчитывать иноверцы, если будут верно служить престолу. Впрочем, какой бы великолепной ни была карьера Тевкелева, в России существовал предел тому, чего мог добиться христианин в первом поколении. Хотя именно Тевкелев был главным инициатором российской стратегии в регионе, хотя он фактически был губернатором Оренбурга в 1740–1750‐е годы, его так и не назначили губернатором официально. Его современники Иван Неплюев и Петр Рычков, оренбургские губернаторы, в значительной степени действовавшие, следуя его советам и стратегии, гораздо больше прославились в России, чем малоизвестный, хотя и незаменимый новый христианин Алексей Тевкелев.
Миграция и ассимиляция были не единственными способами сотрудничества с Москвой. Некоторые аристократы предпочитали опираться на покровительство и помощь Москвы, чтобы увеличить свое влияние и добиться своих целей на местном уровне. В разное время кабардинские правители, ногайские бии, калмыцкие тайши и казахские ханы подавали Москве прошения (чаще всего по подсказке из Петербурга) о постройке вблизи их владений крепостей с русскими гарнизонами, которые могли бы защищать их. Именно так возникли Терский городок на Северном Кавказе, Оренбург в казахской степи и целый ряд других русских крепостей и городов
[581].
Некоторые представители знати предпочли переехать в новопостроенные крепости или в другие города в российских пределах. Правительство по-прежнему проявляло глубокий интерес к таким перебежчикам и всячески поощряло их к переселению и смене религии. Приведем типичный пример. В 1762 году знатный кабардинец, прежде известный как Коргока Канчокин, а теперь принявший православие и ставший Андреем Ивановым, обратился с просьбой разрешить ему переселиться на новое место в пределах Российской империи. В знак поощрения Сенат даровал ему чин подполковника и новый титул и имя – князь Черкасский-Канчокин. Кроме того, Сенат предложил ему несколько вариантов на выбор. Если он со своими людьми переселится в пределы Российской империи, то получит годовое содержание в 500 рублей. Если он не убедит своих людей принять православие и присоединиться к нему, то сможет переехать в пограничный русский город Кизляр и получить годовой оклад в 300 рублей. Наконец, он может остаться в Кабарде и получать 150 рублей в год, но будет обязан трижды в год приезжать в Кизляр для получения денег и проверки на христианство. Сенат выразил надежду, что князь и его люди примут крещение и переселятся в Россию
[582]. Об отношении России к своим новым знатным подданным немало говорит тот факт, что годовое содержание местных правителей и дворян осталось примерно на уровне 500 рублей в течение долгого периода – не менее трех столетий, – который мы здесь рассмотрели, невзирая на инфляцию и иные факторы
[583].
Если продолжавшийся отъезд дворян вносил свой вклад в междоусобицы местной элиты, то бегство простых людей нанесло местным обществам еще больший ущерб. К XVII веку к знатным беглецам присоединилось великое множество других: мелкие дворяне и именитые люди, бежавшие от правосудия или искавшие более выгодных условий военной службы; неимущие кочевники – ногайцы, калмыки и казахи, – искавшие работу вблизи русских городов; ногайцы, бежавшие из калмыцкого плена; пленные персы и джунгары, спасавшиеся из рабства у казахов; крестьяне Северного Кавказа, измученные тяжелыми условиями труда; и, наконец, грузинские и армянские рабы, искавшие свободы среди братьев-христиан.
Первый раз эта проблема дала о себе знать довольно рано. Уже в 1550‐е годы знатные ногайцы жаловались в Москву на астраханских воевод, которые отказывались выдавать беглых ногайцев. Они стремились убедить Москву, что это в ее же интересах – чтобы у ногайцев было больше людей. Но бегство ногайцев в русские города продолжалось
[584]. Другие, соблазненные подарками и денежными выплатами, предпочитали оставаться в Москве. К примеру, один служитель-кабардинец, сопровождавший своего знатного господина в Москву в 1603 году, подал царю прошение о том, чтобы остаться у него и принять крещение. Этот случай отнюдь не был единичным, как можно видеть по реакции господина, немедленно отказавшегося платить ему жалованье и заявившего, что другие последуют этому примеру, обратятся в христианство и у него на службе никого не останется
[585].
Проблема оттока населения стала играть весьма важную роль для правителей коренных народов, и связанные с этим жалобы калмыцких тайши, пришедших на смену ногайцам в середине XVII века, нашли отражение в русско-калмыцких договорах. Начиная с 1670‐х годов подобные договоры с калмыками, известные в Москве как присяги на верность, включали пункт о калмыках, бежавших в русские города и обратившихся в христианство. Калмыцкие тайши, не желавшие терять своих людей, требовали возвращения этих беглецов некрещеными. На первых порах власти отвергали подобные просьбы, но нередко, взамен на сотрудничество калмыцких правителей, принимали решение умиротворить их и приказывали воеводам поволжских городов возвращать беглых калмыков или выплачивать калмыцким правителям штраф в 30 рублей за каждого насильственно окрещенного калмыка
[586].
