Число непостроенных городов и поселков, число нераспаханных полей еще ярче продемонстрирует, насколько был замедлен рост России, если мы представим, сколь велики были расходы и ресурсы, направленные на защиту южного пограничья: утрата рабочей силы, т. е. тех русских жителей, которые попали в плен и были проданы в рабство; утрата скота и ценных предметов, ставших добычей кочевников; разрушенные деревни и города; подарки, выкупы и иные платежи степным элитам; постоянное строительство новых укрепленных линий («Великой Российской стены»); расходы на гарнизоны и вспомогательные войска
[626].
Даже тогда, когда Монгольская держава давно стала достоянием истории, существование южного пограничья продолжало всячески ослаблять российскую экономику. Россия теряла не только сотни тысяч человек, захваченных в ходе набегов, но и тысячи русских беглецов, предпочитавших пограничную жизнь, вольную волю и приключения тяготам каждодневной домашней жизни. Они стали казаками, зеркальным отображением своих кочевых противников, и тоже жили добычей и грабежом.
На первых порах у российского правительства не было другого выбора, кроме как мириться с бегством в пограничье. Затем оно начало поощрять и поддерживать казачьи рейды как лучшее лекарство от набегов кочевников. На определенном этапе бегство на окраины сыграло для России роль предохранительного клапана, но через некоторое время этот клапан перестал работать. В конечном счете правительство сумело закрепить свой контроль над пограничьем и над казаками, хотя и вызвав ряд казачьих восстаний, традиционно и ошибочно называемых «крестьянскими войнами». До середины XIX века пограничный регион оставался средоточием самых крупных антиправительственных выступлений, во главе которых стояли казаки (Смутное время, восстания Разина и Пугачева).
Сама природа степного пограничья определяла характер главных экономических и социальных учреждений России. Правительству было куда легче завладеть новыми территориями на юге и юго-востоке, чем заселить и распахать их. Не случайно абсолютное большинство поместных земель, вручаемых царями за военную службу и принадлежавших своим владельцам, только пока они несли эту службу, находились на юге и юго-востоке, в то время как вотчины, находившиеся в безусловной собственности своих владельцев, были более распространены в западной части России.
Регулярное продвижение российских границ вперед, в открытую Степь, продолжало притягивать тех, кто искал возможностей, недоступных в устоявшемся обществе. Постоянная нехватка рабочей силы в России подтолкнула правительство к закрепощению крестьян, чтобы прекратить отток немногочисленных трудовых ресурсов. Тот факт, что крепостное право в России было законодательно оформлено лишь в 1649 году, очевидным образом отражает экспансию российских границ. В значительной части Западной Европы крепостное право исчезло к XV веку, когда европейские пограничные зоны сгустились до состояния четких границ.
Вплоть до XVIII века двигателем российской экспансии в южном направлении были стратегические и политико-богословские соображения. Хотя многочисленные шерти между Москвой и различными коренными народами были в сущности мирными договорами или, в крайнем случае, формой политического протектората, государственная риторика политического богословия не позволяла использовать подобную терминологию, лучше отражавшую реальность. Вместо этого Москва торопливо записывала все встречаемые народы в число подданных царя и считала договоры с ними присягой на безусловную верность. К середине XVIII столетия политический словарь российского правительства сместился от понятий политического богословия к современным европейским идеям Разума и Просвещения. Теперь коренные народы представлялись «дикарями», нуждающимися в цивилизации, а их политический статус в империи определялся как «протекция». Интересным образом российский опыт отношений с «Иным» оказался обратным западноевропейскому: коренные жители сначала были «неверными подданными» и только позже стали «примитивными дикарями».
Когда военные средства позволили России взять под контроль бóльшую часть степного пограничья, пришло время использовать экономический потенциал недавних территориальных приобретений – заселить и колонизовать завоеванные земли. Новое имперское самосознание проявилось в 1770‐е годы, когда новые территориальные приобретения в юго-западном регионе империи получили имя Новороссия, подобно частям Америки, в свое время ставшим Новой Англией и Новой Испанией.
Систематическая и упорная экспансия России оказалась куда более успешной, чем у соседних с ней Османской и Персидской империй. Сначала Москва распространила свое влияние на обширные просторы Степи, «ничьей земли», которую ни одно государство не могло эффективно контролировать, а затем эти территории и народы были включены в империю русских христианских монархов. Успехи России можно объяснить не только бесспорным превосходством ее оружия, но и западными методами колонизации. В отличие от персов, которые довольствовались периодическими карательными походами с целью заставить своих номинальных подданных платить дань, и в отличие от турок, которые лишь время от времени укрепляли свои границы и приглашали поселенцев, российское правительство систематически работало над включением новых территорий и народов в военную, политическую, экономическую и административную системы империи.
Конечно, российская экспансия не смогла бы двигаться в таком темпе без тесного сотрудничества с многочисленными степными аристократами, преследовавшими собственные интересы. Элиты коренных народов постепенно разделились на пророссийские и антироссийские партии. Кооптация местных элит была важнейшей частью политики властей, но Россия активно привлекала на свою сторону и простых людей, поощряя их уходить от своих господ и принимать крещение. Впрочем, эта политика принесла не только плюсы, но и минусы. Если на первых порах России удалось вбить клин между местной знатью и простонародьем, то со временем политика предоставления убежища простым людям и обращения их в православие восстановила против России местную знать и подорвала всю стратегию обеспечения лояльности и сотрудничества коренного населения. В конце XVIII века, поняв, что подобный подход лишь укрепляет логику религиозного противостояния и подталкивает местных дворян в объятия исламского духовенства, правительство изменило свою стратегию.
