«Интересно распределить имеющиеся стратегии по определенным категориям и изучать эффективность этих более крупных подразделений. Самая важная из различаемых Аксельродом категорий названа добропорядочной. Добропорядочная стратегия определяется как такая стратегия, которая никогда не отказывается первой. Примером служит “Око за око”. Она способна отказаться, но делает это только в порядке возмездия. Из 15 стратегий, участвовавших в турнире, 8 были добропорядочными. Показательно, что эти же 8 стратегий набрали наибольшее число очков, а 7 недобропорядочных остались далеко позади».
Ричард Докинз, «Эгоистичный ген»
Это поразительно и, кажется, противоречит нашей интуиции. Мы привычно сетуем на мир, где справедливости не дождешься, и ждем, что в лидерах будут особо хитрые программы, вероятно, вероломные – хотя бы избирательно. Но все семь вероломных программ расположились в хвосте турнирной таблицы независимо от их изощренности.
Дальше Докинз разбирает еще два турнира, проведенных Аксельродом. На втором программисты представили свои программы, учитывая опыт первого турнира. И снова «добро» победило с разгромным счетом.
В третьем турнире условия были приближены к биологической эволюции. Выигрышный фонд переводился из набранных очков в число «потомков», которых оставляли программы. И в следующих турах играли уже как бы новые поколения, схема та же – каждый играл с каждым. Чем успешнее была программа, тем больше своих копий она оставляла в будущем. Играя друг с другом, они могли плодиться дальше (при условии, конечно, что программа сама с собой играла в игру типа «вин-вин»). Борьба была сложнее, «зло» сопротивлялось дольше, но в итоге «злые гены» покинули популяцию. Они оказались, как пишет Докинз, эволюционно неустойчивыми.
Дальше он переходит от компьютерной модели к живой природе и видит там схожие игры. Животные кооперируются в рамках естественного отбора, и даже растения ухитряются играть в «Итерированный парадокс заключенного» так, как следует по теории!
Это поразительные выводы и, кажется, переворот для моральной философии. То, что веками не могли объяснить лучшие философы («как возможно добро»), получало объяснение откуда не ждали – со стороны математики и биологии.
Это делало лишним слишком многое в философской библиотеке. Со стороны библиотеки было выгодно экспериментов не замечать и жить в мире, где таких моделей не существует. И большинство философов, кажется, не заметили. Моралисты поступили аморальным способом, как только им представилась такая возможность. Компьютерные программы были честнее…
Глава 18
Модель добра и бес метафизики
«Сверхъестественное внутреннее чувство». – Кто наследует землю? – Паразиты, кошки и мышки.
Мы только что подобрались к объяснению большой тайны. Веками было непонятно, откуда берется «совесть». И у Иммануила Канта есть выражение: «сверхъестественное внутреннее чувство». Оно нравилось другому философу, Мерабу Мамардашвили, он специально его разбирал. Его восхищала, как говорил сам философ, точность формулировки – нечто одновременно было глубоко внутренним и сверхъестественным.
Мир все больше расколдовывается со временем. В 20 лет я увлеченно читал метафизические трактаты. Если бы я читал другие книги, там было бы просто объяснено, откуда что берется, включая и совесть, – и там, поверьте, нет ничего сверхъестественного. Проявления эмпатии есть уже у высших приматов. Потом включаются культура, мутации наших идей, случайность, адаптация и отбор. Более-менее вся «этика» объясняется в рамках этой модели. Нет того, что приходило бы из иных измерений, чтобы сделать игру, хотя оно всегда виделось философам, не говоря уже о мистиках, религиозных мыслителях и т. д. Все проще.
Этика адаптирует.
Этические правила – разновидность нашего знания, и с ней обстоит так же, как со знанием вообще. Знание – это то, что адаптирует, можно перевернуть тезис и сказать еще жестче – что адаптирует, то и знание. Иначе оно было бы невозможно.
Поведение, уцелевшее в отборе, дает его носителю какие-то преимущества. Либо в выживании, включая наращивание ресурсов. Либо в размножении, причем не себя, конечно (если меня клонировать, то меня не станет двое – я не буду считать собой того парня), а знания, фенотипом которого является данное тело с его активностью. Миллионы лет размножаться означало передавать далее свои гены, с появлением культуры появилось еще одно игровое поле. Со временем оно становится все важнее. Успешная передача важных идей оставит в будущем бо́льший след, чем создание лишней пары потомков в популяции. Наконец, преимущество может быть данным в ощущении: в одном состоянии живется счастливее, чем в другом.
Полагаю, этичное поведение дает статистическое преимущество во всех трех смыслах. Не гарантию, но шансы, которые лучше подобрать, чем пройти мимо. Заметьте, я сейчас не говорю, что такое этичное поведение, какое там содержание. Конечно, это коррелирует с тем, что было нашей моралью последние тысячелетия. Однако нашей моралью было много чего, поэтому по содержанию будем уточнять далее. Но даже наименее удачные моральные кодексы – обычно все же удачнее, чем обратное им поведение, или поведение без ограничений, или поведение со случайными ограничениями (например, подкидывание монетки всякий раз, когда мы в затруднении).
Будь это не так, носители моральных норм не могли бы скопировать нормы в будущие поколения.
Как стали говорить вслед за Докинзом, элементарные частицы культуры – это мемы, единичные идеи, будь то заповедь «не убий» или технология приготовления бутерброда. Каким образом это возникает? Сначала случается случай, как при генной мутации. Но, чтобы сохраниться, мем проходит отбор. В чем-то он должен быть конкурентоспособен. Или с ним проще выживать и собирать под себя ресурсы, или он дарит радость, или он просто «заразен» и хорошо проповедуется. Если нет успешной игры хотя бы на одном поле, будущее обойдется без мема. Лучшая игра – на всех полях сразу. Если правило делает нас сильнее, но жить с ним больно и передавать тяжело, то его шансы на будущее невелики.
Вчерашнее будущее – наше настоящее. Если в нем есть нечто, оно уже соответствует. Это дано по определению и почти не нуждается в доказательствах.
Признаюсь, я сейчас упрощаю. Например, бывают ситуации, когда мем распространяется усилиями вовсе не тех, на ком он живет. То же бывает и в биологии. Моего друга как-то поразил факт о паразите токсоплазме гондии, он живет в грызунах и кошках, но размножается только в кошках. Что делать, если судьба паразита занесла его в мышку? Тогда он, стремясь попасть в кошку, где мог реализоваться сполна, изменял поведение мыши. Конечно, «стремился» – это антропоморфная метафора. Правильнее сказать: «Миллионы лет эволюции создали эту ситуацию». Мышь начинала находить привлекательным запах кошачьих феромонов. Притом что у нормальной здоровой мыши боязнь этого запаха – врожденная! Это слишком важное знание, чтобы доверить его жизненному опыту. Нет, всем мышам уже при рождении прописано, что кошачий запах – зло, его положено сторониться. Но зараженным закон не писан, больная мышь шла на этот сигнал и оказывалась понятно где. Мышь была лишь транспортным средством – важно, что куда надо попадал ее управляющий (подробнее об этой истории см., например, в книге Роберта Сапольски «Кто мы такие?», глава «Мозговые паразиты»).
