Зачастую деонтология справится с задачей построения будущего лучше, чем сама задача построить будущее: «делай что угодно, но уважай ограничители». Иногда одних ограничителей хватит, чтобы возникло нечто толковое.
Вообще, дураку лучше прописать деонтологию как жизненный рецепт: «Никогда не ходи сюда и вот сюда». Если человек не видит причин и следствий, не способен к целенаправленной деятельности – ему нужна не вольница с инструментами (все равно топором отрубит не то), а понятный кодекс и жесткие запреты.
Скажем так, если сравнивать дурака-деонтолога и дурака-утилитариста, большим дураком окажется утилитарист. От него будет больше вреда. Некоторые стратегии требуют совершеннолетия самого стратега, и дело не в календарном возрасте. Если же выбирать между умным утилитаристом и умным деонтологом, то, пожалуй, от деонтолога будет меньше пользы.
Чистые моральные нормы могут создавать полезность, но и наоборот.
Принцип полезности успешно воссоздает моральные нормы.
В экономике есть понятие эффективности. Хорошо все, что ведет к росту совокупного блага. Стоп, скажет внимательный моралист, вы же гробите мораль. Если некто спалит чужую собственность, это плохо, ибо уменьшит общее благо. Но если он ее умыкнет и будет ею пользоваться, то общего блага не станет меньше. А если доказать, что похитителю эта вещь была нужнее, то, получается, он содействовал эффективному распределению благ? Ведь вещи лишь причина для того, чтобы иметь подлинные блага, они же субъективно воспринимаемые. Что теперь, можно похищать?
В первом приближении – да. Если посмотреть на картину в целом, то нет. Воровство не оставляет в мире то же количество благ, что и до него. Во-первых, мир, где часто воруют, всегда несет дополнительные издержки. Люди, чтобы у них ничего не украли, будут тратиться на дополнительные предосторожности. После того как украдут, последуют издержки, связанные с попыткой вернуть похищенное. Чем осторожнее люди, чем лучше они ищут и взыскивают с воров – тем больше издержки ворующей стороны. Это как бы гонка вооружений, где выживут только самые умелые воры и многие будут воровать себе в убыток. Далее, из поведенческих финансов известно, что убыток переживается в 2–3 раза острее, чем равная ему прибыль. Так устроены люди. Случайно потерять тысячу рублей значит больше, чем ее же найти. Наконец, мир, где воровство слишком популярно, меньше озабочен созданием благ.
Начав с чистой аморальной полезности, мы, кажется, приходим к запрету воровства. Аналогично будет запрещено насилие, мошенничество, коррупция и т. д. Все это глобально неэффективно.
Максимально эффективна система добровольных обменов.
Каждый обмен – это рост субъективной полезности по обе стороны сделки, иначе ее не было бы. При этом транзакция не несет вреда, который стороны перекладывали бы вовне. Если перераспределение недобровольно – оно всегда подозрительно, будь оно по традиции, по закону, по случаю. Насилие и случайность пахнут неэффективностью, поэтому если можно обойтись без них, то лучше без них.
Итак, чистая утилитарность, взятая первопринципом, может развернуть из себя моральные нормы. Поощряя одни типы поведения и запрещая другие или требуя за них компенсацию, мы можем влиять на общую сумму благ. Очевидно, что будут поощряться честность, соблюдение договоров и прав собственности, трудолюбие, инновации, общая доброжелательность. Продолжите список и найдете в нем почти все привычные добродетели. Пороки, прописанные в традиции, и преступления, прописанные в законе, тоже найдутся – на стороне неэффективности.
Но там будет не все, что традиционно считается пороком или преступлением. Только то, что множит внешние издержки настолько, что это уменьшает общую сумму. Изнасилование, например, относится к этой категории. А большая часть того, что значительную часть истории репрессировали как сексуальные девиации, не относится. Нет издержек, скидываемых вовне, а сами девианты лишь умножают свою субъективную полезность – значит, они заняты полезным делом. Таких пороков, которые не пороки, и преступлений, которые не преступления, наберется довольно много.
Но традиционные преступления против личности и имущества – убийство, телесные повреждения, кража, мошенничество – окажутся там, где и раньше. Здание морали возникает на новом фундаменте, и многие предпочли бы проживать в нем.
Глава 23
Правильная этика негативна
Вторая половина демократии. – Сам себе знаток. – Что нам делать с водкой? – Простая математика. – Эффективная похоть.
Консеквенциализм – партия прогрессистов, но проблема в том, что прогресс можно понимать по-разному.
Что одному развитие, то другому неоправданный риск, проблема, беда. Возьмем, например, взгляд радикальных экологов на технический прогресс. Для одного мировоззрения благо – построить еще один завод, для второго – закрыть старый, для третьего – объявить все заводы достоянием республики. Все участники присягнули идее общего блага. Но пока общее у них лишь одно: повод для новой войны.
Между собой сторонники десятка разных прогрессов вряд ли договорятся. Есть и те, для которых «прогресс» – ругательство. Но традиционалисты тоже хотят добра, и их нельзя не учитывать. А еще есть несколько сотен сект и кружков – их представления о благе пугают всех остальных, но сектантов тоже тянет поучаствовать.
У этой проблемы как минимум есть два бескровных выхода – демократический и этический. Первый выход скучный и очевидный. Сначала берем тех, кого мы будем считать. Важно ли нам мнение детей, женщин, заключенных, мигрантов, негров, врагов народа, бедняков, роботов, шимпанзе? Когда мы договорились, например, что мнение женщин важно, а подростков нет (или наоборот), голосуем, и пусть победит достойнейший.
Для начала, конечно, победит самый наглый популист, но это лишь половина демократии. Критики обычно замечают только ее и сердятся: как можно доверить судьбу страны неграм, беднякам и андроидам? Но важнее вторая половина. Какое бы решение вы ни приняли, его всегда можно пересмотреть. Механизм коррекции ошибок и обратная связь, пожалуй, более сущностная характеристика демократии, чем мнение большинства. Введите какие угодно цензы, отберите право голоса у 70 % населения, это все равно будет демократия. Но сделайте выбор народа окончательным, и для пересмотра политики вам понадобится как минимум военный переворот. Однако, если издержки ошибочного решения невелики, можно ошибаться часто. И по ходу работы над ошибками рождается знание, даже у бедняков, мигрантов и роботов. Все как в жизни.
Если вопрос стал общим, лучшим способом обращения с ним будет демократический. Не в том смысле, что «большинство всегда право». Большинство как раз обычно не право, но главное – не людские глупости, а формальности: обратная связь, сменяемость власти, гарантии для меньшинства. Старые республики, кстати, обходились мнением того или иного меньшинства, большинство не играло в эту игру.
Но мелькнула важная оговорка «если какой-то вопрос стал общим». Если вопрос можно не доводить до этого состояния, то лучше не надо.
