Но сейчас он счастлив, несмотря на все прошлые болячки и его одиночество. Сейчас у него есть Инга. У нас есть Инга.
Когда я понял, что не могу выбросить её из головы — не выходит, хоть убейся, — я навёл справки. Нарыл абсолютно всё о ней — любую мелочь, любой малозначимый факт. А потом, читая отчёт, десять раз себя за это проклял. Потому что она… идеальная. Целиком и полностью. Вся.
Будто созданная для такого пропащего придурка, как я. Жаль, что я, как распоследний идиот, всё пустил по наклонной. А теперь хрен его знает, как всё исправить.
Оставшись в одиночестве и тишине сада, Инга потягивается, хмурится. Уверен, она не догадывается, что я за ней наблюдаю, иначе не выгибалась бы так сексуально. Не провоцировала меня на глупости. Плед сползает ниже, а высокая грудь под тонкой кофточкой так и манит, чтобы я к ней прикоснулся. Теперь, когда Ярика рядом нет, мысли в моей голове принимают другой оборот. Более порочный. Похотливый. Откровенный.
Я хочу её. До рези перед глазами и боли в паху. Всю от темноволосой макушки до пяток. Присвоить. Растворить в себе. Сделать своей.
Интересно, какая она, если с неё снять всю эту глупую дешёвую одежду? Она же её уродует. Эти простенькие джинсы нужно выбросить прочь, скучную серую кофточку вообще сжечь. Чтобы не портила такую красавицу своей убогостью. Наверняка на Инге не самое дорогое и красивое бельё — вряд ли в режиме строгой экономии, в которой она жила рядом с Павликом, могла себе позволить кружева и шёлк.
Какая она без всей этой мишуры и образа приличной благоверной жены? Какая, когда кончает? И кончала ли с Павликом хоть раз, или этот скучный хрен только о себе и думал?
Кроет. Снова накрывает с головой, стоит только подумать о ней. Под собой. Доверчиво распахнутой для меня. Принимающей меня всего. Выкрикивающей моё имя в пустоту.
Инга облизывает губы, смотрит на меня. Нет, вряд ли с такого расстояния она может хоть что-то разглядеть, но мне нравится думать, что она меня сейчас видит. Это подогревает и без того безумную одержимость этой женщиной. Чужой женщиной. Моей.
На мне после ледяного душа из одежды только полотенце. Я сбрасываю его, ставшее лишним. Мешающим. Налитый кровью член стоит колом — он всегда стоит, если думаю об Инге. Если вижу её, тем более. Наваждение, честное слово. Избавиться бы, только не хочется. Как наркоман, кайфую каждый раз, а после мучусь похмельем. А после ломка и так по кругу.
Посмотри на меня ещё раз, проносится в голове, когда обхватываю основание члена рукой. Без нежностей, без прелюдий. Я безжалостен к себе.
Потому что именно так мне и надо. Так смогу хоть на некоторое время унять жар в паху, остудить горящие вены.
Провожу вверх, до самой головки, втираю выступившую смазку, и судорога проходит вниз по позвоночнику. Болезненная и сладкая одновременно. Возбуждение слишком сильное, несмотря на весь случившийся пиздец. Мне нужна разрядка, слишком нужна.
В мозгу зажигается картинка, рождается образ: Инга стоит передо мной на коленях, смотрит туманно, облизывается. Хочет меня. Блядь, очуметь. Только от одного видения свихнуться можно.
Мучаю себя, продлеваю пытку, потому что Инга всё ещё смотрит прямо на меня. И когда она снова облизывает свои чёртовы сладкие губы, запускает руки в волосы, взъерошивает их, я кончаю так бурно, как не кончал, наверное, в пятнадцать.
Что она делает со мной? В кого превращает?
А Инга, словно действительно способна меня видеть, медленно поднимается на ноги, отталкивает качелю и медленно, плавно покачивая бёдрами, идёт в сторону дома.
Упираюсь пылающим лбом в стекло, тяжело дышу. Похоже, моему организму плевать, что я только что залил спермой пол под ногами. Он хочет ещё.
Храни Господь твою скорлупу верной и примерной жены, девочка, если ты приблизишься к этой комнате. Хотя бы на метр.
13. Инга
Моей решимости хватает только на то, чтобы дойти до комнаты Максима. Останавливаюсь у двери, заношу руку, чтобы постучать, но, оглушённая грохотом своего сердца, торможу.
Что я хотела сделать? О чём поговорить? Зачем сюда пришла? Ещё и вина для храбрости выпила — я заметила бутылку в холодильнике, пока варила Ярику кашу. Вот и налила себе всего один бокал, выпила его махом, разогнала кровь, а вот сейчас жалею об этом. Не надо было — так только одни глупости в голову лезут.
На моих ногах новенькие кроссовки, которые я обнаружила в комнате Ярика пару часов назад. Они стояли на его кровати, упакованные в фирменную алую коробку с ярко-белой надписью на крышке. Лёгкие, удобные, красивые настолько, что я не устояла — обулась, хотя после произошедшего в кабинете Максима мне хотелось одного: пойти и разбить голову о стену.
Но я обула кроссовки. Маленькая, но победа над паническим ужасом от новой реальности. Пусть и не хотела ничего принимать от Максима — стыдно, я ведь не нищенка и не побирушка, но и бегать босиком надоело.
В коридоре тишина. Сглатываю, пытаюсь смочить слюной пересохшее горло, но не помогает. Я заперта в клетке своих эмоции, глупых мыслей. Обессиленная, запутавшаяся, потерявшая ориентиры. Выход где-то спрятался во тьме длинного тоннеля — никак не могу увидеть свет.
Эх, если бы не Ярик, я бы давно уже попыталась сбежать. Я бы не прикипела тогда к этому дому, не нашла повода остаться. Не мучилась бы. Но Ярик… он такой трогательный, такой маленький и беззащитный. Радостный и преданный. Сегодня я почти расклеилась, но пришёл он с книжкой под мышкой и попросил научить его читать.
Делаю шаг назад, хочу убежать. Куда угодно, но подальше отсюда. Прочь, Инга, прочь. Снова в сад, в ту комнату, куда угодно, но не стоять здесь и не мучиться раздраем в душе.
Дверь вдруг распахивается. За ней Максим. Стоит, высокий, в серых домашних штанах и обтягивающей налитые мышцы майке. Облокачивается на дверной косяк, пахнущий пороком. Смотрит на меня. Прямо в душу заглядывает, а я изо всех сил стараюсь не выдать, насколько сильно я растеряна.
Дура, дура, уходи. Ты же слышала его? На видео, потом в кабинете. Нельзя здесь оставаться.
“Я хочу трахнуть твою жену”. Максим хочет меня — именно меня, а я… глупая идиотка, вот кто я!
— То есть ты, у моей двери, — его голос хриплый, тон расслабленный.
— Очевидно.
Ощущаю себя маленькой бабочкой, на крылья которой льют мёд. И вспорхнуть хочется, и улететь не получается. Вот-вот иголкой брюшко проколят.
Я сминаю в пальцах край кофты, чтобы Максим не видел, как дрожат сейчас мои руки. Вино шумит в голове, а под коленками дрожь пульсирует. Словно вся кровь именно туда сейчас прилила.
— Мне Егор сказал, где твоя комната.
— Егор сказал? — хмурится, но через мгновение кивает. — Ты же язык жестов знаешь.
— Да, мой дядя…
— … был глухонемым. Я знаю.
