Когда достаю из пачки третью сигарету, замечаю тонкую фигурку. Худая девушка, сгорбившись, кутается в тёплую толстовку и бодро бежит к одной из лавочек. Синие простецкие джинсы висят на плоской заднице мешком, а обувь видала лучшие времена. Светлые волосы выбиваются из-под синего капюшона, а я пытаюсь понять, кто это нахрен такая. Что ей нужно от Инги? От меня?
На часах полдень, я бросил все дела, чтобы разобраться, какая холера хочет обо мне разговаривать, но пока ничего не понимаю. Я не знаю эту девицу, вообще вижу впервые. Тощая, бледная, совершенно несуразная, но от неё слишком много суеты.
Убираю пачку в карман, смотрю сквозь лысые кусты на девушку. Она стоит ко мне спиной, и я не могу толком рассмотреть её лица. Нервничает, оглядывается по сторонам. Наверняка, ждёт Ингу. Только придётся со мной разговаривать. Охрана оцепила периметр парка, потому девице не сбежать — ей же хуже.
Выхожу из своего укрытия, становлюсь за лавочкой, перед которой девушка суетливо отбрасывает носками грубых туфель листву, вздрагивает под порывами ветра, трясётся. Жалкая какая-то, несчастная, но сочувствие во мне не так просто разбудить.
— Ну, привет, — говорю, а девушка подскакивает на месте, словно белка-летяга, и оборачивается в мою сторону. Невыносимо медленно, и пока крутится, успеваю сесть на лавочку.
Она смотрит на меня, сверкает голубыми глазищами в окружении бесцветных ресниц, а во взгляде плещется презрение. Девушка подаётся назад, пытается отпрянуть, умчаться подальше, но из тени выходят мои охранники, и она лишь затравленно озирается по сторонам.
Вглядываюсь в её лицо, не хочу верить в то, что вижу, а она выдаёт досадливо:
— Ты…
Ты гляди, узнала. Или каждая баба помнит в подробностях мужика, от которого ребёнка родила?
— Я, — отвешиваю шуточный поклон, а Наташа бледнеет. — Но вот кто ты такая, я вообще в душе не ебу.
Нагло вру. Всё я понимаю — ещё вчера понял, просто верить не хотел. А сейчас узнал и всё в душе всколыхнулось, просто лишний раз показывать этого не хочу.
— Максим Викторович Пожарский, — выплёвывает, морщит нос, становясь похожей на злобную карикатуру, а меня кипятком от её голоса ошпаривает. Боже мой, это что-то невероятное. — Какие люди, надо же.
Я не видел эту женщину шесть лет. Боже ты мой, мы трахались всего где-то месяц, потом расстались, и после оказалось, что я отец мальчика-отказника. А тут появилась, словно имеет на это право.
Наташа снова озирается, но вокруг нас пустой парк и кольцо моей охраны — ей действительно не сбежать. Я похлопываю по лавочке рядом с собой, кивком приглашаю присесть.
— Зачем ты пришёл? — в голосе слишком много ненависти.
Меня захлёстывает эмоциями, и приходится сжать руки в кулаки и напомнить себе, что после рождения Ярика я дал себе кое-какое обещание. Но, боже мой, как же хочется сейчас размазать её по стенке. Раскатать в тонкий блин, чтобы пошевелиться не могла. Уничтожить.
— Наташа, я предупреждаю…
— Удивлена, что ты вообще узнал меня, — фыркает с презрением и суетливо растирает предплечья через тёмно-синюю ткань толстовки. — Сколько лет прошло?
— Сама ответь себе на этот вопрос. Сколько нашему сыну? Плюс месяцев восемь. Вот столько мы не виделись.
Закрываю глаза, пытаюсь себя уговорить не делать глупостей, но когда эта женщина снова оказывается рядом, сложно сдерживаться. Боже ты мой, я никогда не думал, что смогу какую-то бабу так сильно презирать, а вот, ты смотри, вышло.
Знаете, я ведь думал, что всё это осталось в прошлом. Весь тот пиздец, в который я увяз однажды по виде вздорной бабы, решившей, что ей не нужен ребёнок. Да, Ярик родился болезненным, почти нежизнеспособным, очень слабым и несчастным, но разве это повод от него отказываться?
Интересно, эта баба знает, сколько бабок и сил ушло, чтобы хоть немного вычухать нашего сына? Догадывается?
Когда-то Наташа была красивой: эффектной длинноногой блондинкой в лучших шмотках. Умеющей себя подать, способной очаровывать, быть заметной. Сейчас же передо мной жалкая пародия на неё прежнюю — какая-то истрёпанная девица с мешками под глазами.
— Наташа, какого хуя тебе надо? — я не собираюсь подбирать слова, не хочу нежничать. Маты? Да бога ради, с ней иначе не получается. Это же не Инга, с которой хочется быть мягче.
Наташа смотрит на меня, широко раскрыв глаза, а в них пылают ненависть и презрение. С чего бы, казалось. Некогда роскошные пышные губы бледные, под голубыми глазами тени, лицо белее мела, а светлые волосы, обрамляющие лицо, похожи на паклю. Наташа очень плохо выглядит, но мне совершенно не интересно, что её довело до жизни такой.
— Мне нужен мой сын, — заявляет, и я бы, может, поверил, что действительно вся эта чушь — ради Ярика, но только слепое доверие — не самая моя сильная черта.
— Это мой сын, — напоминаю и всё-таки закуриваю. Густой дым растворяется в туманном воздухе, обволакивает меня, отделяет от Наташи. — Ты от него отказалась и прав на ребёнка у тебя нет никаких.
— Макс, верни мне ребёнка! — кидается в мою сторону, хватает за рукав, но я вырываюсь из цепкой хватки с брезгливостью. — Он мой сын, ты разве этого не понимаешь? Ему нужна мать! Не левая баба, мать! Настоящая!
— Иди на хуй, — выдыхаю вместе с дымом, и поднимаюсь на ноги. Даже сидеть с ней рядом мерзко.
Словно в луже с дерьмом окунулся.
— Что ты хотела от Инги? Она тут при чём?
— Максим, ты очень жестокий… я это знаю. Я следила за вами с Яриком, я хотела каждый раз подойти, не решалась. А тут случайно увидела твою бабу, она с нашим сыном… он её обнимал, мамой называл. Макс, разве так можно?! Чужую бабу наш сын называет матерью!
Она вся в эмоциях, слезах и соплях, тянет ко мне руки, заламывает, но во всём этом фальшь. Марат — один из моих охранников — чуть заметно дёргает головой. Мол, убрать прилипалу? Но я отрицательно качаю головой — пусть выболтается, так мне понятнее будет, чего хочет эта дура.
В то, что в ней проснулся материнский инстинкт, ни на мгновение не верю. Но мне интересно, к чему вся эта суета.
Наташа трёт предплечья, а я понимаю, что в этом может быть главный ответ. Выбрасываю сигарету, хватаю её за руку и задираю рукав толстовки. У меня есть смутное подозрение, но пока не вижу “дорожек” на коже, всё ещё могу верить, что показалось.
— Ты, блядь, наркоманка, — озвучиваю очевидное, а Наташа дёргает руку на себя.
В глазах паника — она точно собиралась это скрыть от меня.
— Наташа, зачем тебе Ярик?
Некогда очень красивое лицо сморщивается, слеза катится по бледной щеке, но Наташа всё ещё рвёт руку на себя, а в глазах страх.
— Ты кололась, когда Ярика носила? Говори, сука!
Я в бешенстве, потому что с самого рождения никак не могу вычухать Ярика из его бесконечных болячек. А ещё ему очень тяжело даются науки, словно в голове какой-то блок.
