— Он хочет со мной увидеться, — громыхаю тарелками, сдуваю с лица упавшие пряди, а на ладонях плотный слой пахнущей цитрусом пены. — Я выбросила письмо.
Максим оказывается за моей спиной, кладёт широкие ладони на мои запястья и направляет их под струи воды. Пена вместе с моим смятением утекает в водосток, а я кладу голову на его плечо.
— Я не хочу его видеть, — признаюсь, и голос мой такой тихий, что сама едва слышу себя. — Не хочу, понимаешь? Не хочу.
— Понимаю. Конечно же, я всё понимаю.
Максим поворачивает меня к себе лицом, кладёт влажную ладонь на растрёпанный затылок, заглядывает в глаза. В его взгляде мало теплоты, но в нём точно есть огонь, которого мне очень не хватает. Без которого я мёрзну.
— Не ходи тогда, если не хочешь. Но… — делает паузу, и она падает между нами, словно камень в воду. — Может быть, вам нужно расставить все точки? Может быть, тебе самой это нужно, а?
Он подхватывает меня на руки, уносит в свою комнату, которая давно уже стала нашей общей. Укладывает в кровать, раздевает, словно я маленькая, ложится рядом и кутает в свои объятия. Не хочу видеть Павлика, не буду. Никогда.
Об этом бормочу, засыпая, и последнее, что ощущаю перед тем как отключиться до самого утра — тёплые губы на своей щеке.
Только спустя несколько дней я стою у пропускного пункта, сжимая до боли в пальцах свою сумку, и жду, когда оформят все документы.
Потому что нам действительно нужно расставить все точки.
Мне нужно идти дальше, а без разговора с Павликом это не получится, как бы я не прятала голову в песок.
37. Инга
Я не очень люблю криминальные драмы, да и в принципе к кино равнодушна, но однажды мы с Павликом смотрели, по его мнению, крутой детектив. Мне очень запомнился момент, когда двое влюблённых сидели друг напротив друга, положив ладони на толстое стекло, смотрели грустно, а девушка даже плакала. Тогда этот эпизод показался жутко трогательным, щемящим, на натянутом нерве, но сейчас, когда между нами с Павликом такая же преграда, хочется отвернуться и бежать отсюда со всех ног.
Но я пришла на краткосрочное свидание не для того, чтобы позорно ретироваться.
Павлик очень похудел. Он никогда не был богатырём, широкоплечим и мощным, но к своим тридцати двум уже не так сильно походил на тощего подростка, возмужал, заматерел. Но сейчас… щёки, с неровной линией негустой слегка плешивой щетины, ввалились, глаза стали огромными, а вокруг наметилась сеточка морщин. Никогда не думала, что люди за какие-то несчастные недели могут так сильно измениться.
Впрочем, я сама изменилась колоссально, хотя прошло так мало времени.
И мне бы посочувствовать своему мужу, пожалеть его, только вместо этого я малодушно радуюсь, что в этом убогом обманщике почти нет ничего от человека, за которого когда-то выходила замуж. Которого любила.
Но сейчас передо мной за толстым стеклом, поглощающим все звуки, сидит чужой человек.
Павлик дёргается в мою сторону, указывает рукой на допотопный телефонный аппарат, стоящий рядом с ним. Берёт трубку в руки и ждёт того же от меня. Даже сейчас, будучи таким жалким, Павлик задирает гордо нос, словно имеет право так себя со мной вести.
Трубка на ощупь шероховатая, затёртая тысячами прикосновений до проплешин на голубой краске, и ледяная. Или это мои пальцы такие холодные? Не понимаю.
Я смотрю в глаза Павлика, ощупываю взглядом лицо, вглядываюсь в малейшие детали. Потому что знаю: мы больше не увидимся никогда. Это свидание — единственное, что могу себе позволить, ничего другого никогда и ни за что не захочу.
Наверное, Павлик слишком хорошо выучил меня за восемь лет, а может быть, от тоски и одиночества заделался экстрасенсом, но он округляет глаза, поражается чему-то и подаётся вперёд. Вглядывается в меня, зеркалит мои движения, словно мысли читает.
Надеюсь, он понимает, что на самом деле творится в моей голове. Так нам будет проще расстаться окончательно и бесповоротно.
— Инга, — искажённый голос Павлика проникает через провода, вливается в уши сквозь отверстия в трубке. Тоже изменённый, такой же чужой, как и сам мужчина, который когда-то был спасением и смыслом жизни.
Показалось. Слава богу, мне это только показалось, и спас, оживил меня совсем другой мужчина.
— Павел, — вторю и получаю в ответ взгляд, полный удивления.
— Павел? — хрипло смеётся, прикрыв на миг глаза, и в смехе этом столько удивления и неприятия, что делается противно. — Павел? Ты никогда меня так не называла.
Зачем я вообще сюда пришла? Кому это было нужно?
— Зачем ты меня позвал?
— Всё-таки Павел? — продолжает веселиться, а я отворачиваюсь, глядя на хмурого полицейского, следящего за нами.
Или вертухая? Не знаю, как правильно называется его должность — я не сильна в пенитенциарном лексиконе.
— Крошка, посмотри на меня, — просит и в голосе слишком много фальшивой ласки. О да, теперь я на многое смотрю под иным углом, и всё кажется вывернутым наизнанку, лживым. — Инга, детка…
— Я тебе не крошка и не детка!
— Ну-ну, милая, не нервничай, тебе не идёт.
— Пошёл в задницу! — говорю то, на что никогда бы не решилась ещё несколько месяцев назад, но сейчас злые слова очень резво срываются с языка.
Вытянувшееся сосиской лицо бывшего — лучшее доказательство моих внутренних перемен. Что, козёл, не ожидал?
— Зачем ты меня позвал? — повторяю самый важный для себя вопрос.
— А зачем ты со мной разводишься? — обиженно как-то, очень по-детски, а мне смеяться хочется. Нет, ржать во всё горло! И да, я больше не боюсь попасть за излишнюю весёлость в ад. — Что я смешного спросил?
Я так громко хохочу, что трубка едва не выскальзывает из рук, а на глазах выступают слёзы.
— Ты очень изменилась, красивая такая стала, — словно только что заметив, замечает Павлик. — Тебе очень идёт, очень.
Чёрт, если бы я не знала, что он хотел оставить меня одну и, ни о чём не предупредив, свалить за бугор с новой бабой по поддельным документам, непременно повелась на это лживое восхищение. Но я видела запись, показанную Максимом! И пусть тогда было невыносимо больно, в итоге очень многое поняла.
Когда мгновенно рушится мир, приходится либо погибать под его обломками, либо барахтаться и пытаться смириться с новой реальностью. Я выбрала второе.
— Павел, зачем я здесь? — в который раз задаю один и тот же вопрос, на который уже не надеюсь получить вразумительный ответ.
— А зачем ты пришла?
— Узнать, что ты хочешь от меня.
— Хотел узнать, как тебе с ним живётся. Ты же с ним живёшь?
Губы брезгливо кривятся, а во взгляде чистое осуждение. Это так смешно, так забавно, если помнить всю нашу историю. Если знать, что я слышала на видео.
