— Я… люблю… другую.
Мне на целую вечность вырезали язык. Когда вернули, я просила «давно?». Ответа не получила. Собственно, есть ли разница вчера или год назад?
— Кто она?
Это тоже ненужно, но почему-то важно.
Ему не стоило отвечать, но имя с языка скользнуло:
— Аурея.
Аурея… Красавица-блондинка с параллельного курса. Полноразмерный четвертый размер груди, дурманящие мужской взгляд плавные формы, все на месте — и талия, и ягодицы, и кроткая зовущая улыбка. Назвать ее имя было все равно, что назвать меня прилюдно «доской». И ударить по спине ей же.
Я вдруг поняла, что внутри меня удивительно пусто. Наверное, должно быть больно, наружу должен рваться гнев, но я просто понимала — ключ мне отдать некому. И не могла взять в толк другое — почему сегодня?
— У меня ведь… день рождения…
Этой фразой и никому ничего не пыталась доказать. Ни всколыхнуть чужое чувство вины, ни осудить, ни призвать к ответу. Мой парень — бывший парень — однако, расценил иначе:
— Леа, прости, я знаю… Просто она поставила мне условие: или говорю тебе сегодня, или уходит…
Он выбрал «сегодня», ясно.
И говорить больше не о чем.
— Постой, послушай…
Я верила в этого человека пять долгих лет. Ни разу не усомнилась в том, что мы команда, не допускала со своей стороны лжи, ждала того же. Все не важно… Больше нет.
Проиграла. Мир кружил теми самыми осколками, преддверие которых я недавно ощущала. Наверное, они уже резали — я не чувствовала.
Я шла к выходу из Бонзы четко по центру прохода, будто от этого зависела некая настойка автопилота. Последняя.
За дальним столиком, привалившись к стене и откровенно скучая, сидел мужчина в голубой рубашке. В его пальцах тлела сигарета; дым он лениво выпускал через ноздри, как дракон.
Аид.
(Sirotkin — Бейся сердце, время биться)
Она сидела рядом с ним на лавке; их обоих поливал дождь. К этому моменту уже выдохшийся, мелкий.
Санара молчал. Леа тоже. С утра он видел ее другой — наполненной, воздушной, искрящейся. Теперь выпотрошенную и небрежно сшитую куклу, оболочку от человека. У нее был тяжелый день, возможно, самый тяжелый в жизни. И нет, он не помогал Кевину произнести фатальную речь — тот сам (честно, без подталкивания) выбрал путь измены и разрыва. Прояснение этого момента, однако, не помогли бы ни отбелиться Судье, ни помочь сидящей рядом девчонке.
Грохотало вдалеке; грозу снесло к северу. Только облаков пелена, и потому темно, как поздним вечером.
Они молчали так долго, что ему начало казаться, уже никогда не заговорят. Это странно, но встретившись этим утром, они в какой-то мере перестали быть друг другу чужими. Пусть слова его поддержки Леа не восприняла бы до сих пор, ему, тем не менее, хотелось их сказать. Что это все «не личное», что «так было нужно». Но кто же примет извинения от человека, который только что собственными руками душил тебя, а, почти додушив, вдруг разжал ладони и произнес «прости»?
Воздух свежий, мокрый. Улицы чистые; вывеска «Бонзы» светилась радостным зеленым светом — коктейльный стакан и шапочка раскрытого зонтика сверху.
— Почему ты просто не убил меня? — послышалось, наконец, сбоку.
— Я бы не хотел умирать в двадцать один, — ответил Санара честно. — Подумал, что и ты.
Она проиграла, но не скулила. Не жаловалась на жизнь, не винила других, даже не плакала. Она «выбрала» проиграть, именно выбрала. Достойно. Совсем не как те мужики, которых он ежедневно судил и которые изрыгали ему в лицо такие проклятья, за одно только произнесение которых можно было наладить дополнительный пожизненный срок.
И все же Леа болела изнутри, он чувствовал. Сплошная гематома, невидимые кровоизлияния в сердце и мозг — ей хватило.
— Какую цепочку событий запустил бы расшифрованный алфавит?
— Войну.
Ни к чему врать, ни к чему прояснять лишнего. Ей и не требовалось. Она будто читала напоследок синопсис — нужно же узнать, чем бы все закончилось.
— Кто ты?
Он не смотрел на нее, она на него.
— Верховный Судья Аддара.
И в этот момент она повернулась. Ничего не сказала, но он ощутил ее взлетевшие вверх брови: «Сразу не мог сказать? Зачем я ходила в Управление, кого пыталась насмешить?»
И отвернулась. Выдохнула, сдулась. Пропало ее недавние удивление, а с ним и желание как-то бороться, барахтаться, выживать.
— Верни им… здоровье, — попросила коротко и глухо. Он понял. — Я не буду… заниматься Элементалогией.
Сказала. И поднялась с лавки, пошла прочь.
А Аид все сидел. Мог бы сказать многое, что она «сильная», что «держалась достойно», что он даже (непривычный испытывать это забытое чувство) чуть-чуть ей восхищался. Пустое. Ей не нужно. Свою работу он выполнил, скоро вернется домой, отмокнет, наконец, в ванной.
А Леа все забудет, пусть не сразу, когда-нибудь. Завтра утром очнется в том же самом дне, где и сегодня, беды пройдут стороной: отец и мать не попадут в больницу, племянница не напорется на острый выступ железного листа, виллу отменять не придется. Вот только Кевин… Но Кевин уже не его забота — их личное дело.
Санара зашагал в противоположную сторону. Не смотрел на молодую девчонку, бредущую к перекрестку, подобно немощной старухе, уже решил, что, возвратив ее в собственный день рождения, обезболит чувства Леа по максимуму. Ее родственники ничего не запомнят, только она, но страдать почти не будет — тот редкий случай, когда его умение обернется не проклятьем, а подарком.
Аид резко развернулся на месте тогда, когда в предчувствии беды кольнуло вдруг сердце. За мгновение до этого услышал резкий визг тормозов, после увидел, как отлетело от бампера машины отброшенное инерцией худенькое женское тело — Леа, не посмотрев на светофор, ступила на дорогу на красный.
(SVRCINA — Burning Heart)
К перекрестку он бежал, всем своим существом изрыгая внутренний протест — так не должно было случиться, не по плану! Он не приказывал этому быть! Хлопали дверцы остановившихся с Леа рядом машины, выходили люди — женщины всхлипывали, прижимали пальцы ко рту.
У Санары вхолостую щелкал ментальный затвор — заклятье Моста Времени (черт бы подрал, второй раз за жизнь!) не срабатывало. Что-то мешало, он не понимал, что именно: заворачивал временную спираль, щедро приправлял ее силой, задавал дату (утро,… обед этого дня,… хотя бы пять минут назад,… да хоть минуту!) и ничего. Горстка пепла, а не формула! Ссыпалась вниз символами, не желающими даже светиться, не говоря уже о «гореть».
Черт!
Он злился. Сумел лишь одно: переместить их туда, где на перекрестке безлюдно, и уже через полминуты подъехала скорая.
