Они росли бок о бок. Его родители, благожелательные люди, владеющие собственной сыроварней, образ жизни вели скромный, присущий, как они считали, достойным богобоязненным людям. Единственного сына учили тому же: сторонись пороков, будь открыт, много не болтай, друзей заводи под стать себе — предпочитай людей честных, уважаемых семьей и окружением, не тщеславных.
Но друзья появляться не спешили. Было уже в юном Санаре, когда его глаза еще не начали светиться, нечто такое, что заставляло соседских мальчишек обходить его дом по пути на охоту или рыбалку стороной. Сам он не навязывался, по неясной причине не чувствовал в них равных, они дичились в ответ. Лишь слышался по вечерам чужой веселый смех — там, где начинался спуск к морю, где по вечерам жгли костер и грызли косточки ламаринов.
«Пусть так».
Аид не столько знал, сколько чувствовал — его время впереди.
Дом Мики стоял на соседней улице — большой, серый и каменный, изрядно потрепанный временем и дождями. Под своей крышей он ютил восемь человек: мать и отца Микаэлы, ее двух братьев, одну сестру и тетку с племянницей. Пока чужая малышня бегала под стол, Аид смотрел в ту сторону не больше, чем в сторону мышиной норы в амбаре — его и в десять, и в двенадцать лет куда больше глупых игр на улице интересовало оружие, которое он вытачивал из дерева или рисовал. В четырнадцать он увлекся познанием космоса — его строением, бесконечностью величин, разнообразием планетных тел, — смастерил телескоп. В шестнадцать готовился к экзаменам и занимался боевым Ктандо, в семнадцать впервые вернулся домой с дипломом человека обученного, готового к взрослой жизни. Полагал, что обретет себя впоследствии либо в воинской сфере, либо там, где его живой, активный и пытливый ум найдет для себя интересное занятие.
Но случилось иначе.
Мика повзрослела.
Неожиданно и незаметно из тонконогой девчонки пересекла грань — стала девушкой. С той самой плавной грациозностью и внутренней мягкостью, которая заставляет сердца мужчин замирать. Что-то неуловимо иное появилось в ее улыбке, в блеске темных глаз, в выражении красиво очертившегося лица.
Он заметил ее сначала взглядом, затем чувством, интуицией. Они еще не говорили, а у него уже дрогнуло сердце, породило новое неизведанное ощущение — смесь сладкой тоскливой нежности и желания обладать.
Всякий раз, когда она шла мимо его дома к магазину или обратно, он наблюдал за ней.
Она предпочитала брюнетов — он заметил. Вошла в ту девичью пору, когда хочется кружить головы, дарить загадочные улыбки и эфемерные обещания; прогуливалась вечерами под руку то со жгучим Треном, то с красивым подтянутым мулатом Мегеем. Целовалась с ними по очереди — он знал. Но терпел, ждал, что она сама заметит его — высокого, крепкого и красивого. И пусть его красота была иной, она однозначно была: загорелая кожа, осветленные солнцем русые волосы, литые мышцы плеч и по-мужски раздавшейся вширь спины. Но более всего людей, смотревших на Аида, завораживали глаза — зеленые с голубым, голубые с зеленым, как морская вода, как самый нежный ее перекат над атоллом в погожий день. Именно они помогали ему нравиться даже тем, кому он нравиться не хотел.
Но только не Мике.
День за днем, неделя за неделей она натыкалась на него, расслабленно шагающего навстречу, но не видела в нем ни мужчины, ни даже соседа.
Санара тяжелел изнутри. Провел достаточно вечеров, представляя, как гладит ее лицо, как тянутся к нему в жадности ее нежные руки, желая беспрерывно чувствовать его рядом, как своего мужчину. Как смотрят на него одного ее удивительно глубокие шоколадные глаза, как, забыв о других, Микаэла исступленно шепчет на ухо его имя — Аид, Аид, Аид…
А она, кажется, даже не знала, как его зовут. Словно не подозревала, что он вообще существует, думает о ней, уже определил ее для себя подходящей парой. Она становилась все женственней, все раскованней, сама начинала ощущать, как распространяется вокруг и наливается магнетизмом клеящий взгляды ореол. Всегда держала темные блестящие волосы распущенными, улыбаться умела широко, обезоруживающе, и все это, вкупе со скрытой негой и истомой ее глаз, рождало в Санаре сложное, многогранное, в чем-то дикое чувство.
Истинные пары должны притягиваться — так он считал. Она должна сама подойти, заговорить. Если не заговорить, то дать знать.
Но знаков не поступало.
Он «не замечал» того, что Мегей сменился кудрявым Леоном, а Леон Эрмом. Прощал ей руки, обвитые вокруг чужой шеи, взгляды не в его глаза, позволял «наиграться». И неизвестно, сколько Санара выжидал бы верного момента, чтобы заявить о себе, но однажды в их сонную каменистую деревню приехал живущий ранее в других краях внук старой Афилы.
Самоуверенный Дорик.
Аид бы понял. Возможно. Если Дорик был бы, допустим, высок или же чрезвычайно талантлив. Красив выпукло и по-мужски, забавен или же добр душой. Но Дорик был пуст и самовлюблен, а Мика — та Мика, которую он уже считал своей, — вдруг поддалась напускному очарованию приезжего. Принялась наряжаться с тщанием, которого Санара раньше не замечал, изменилась глазами, впервые посмотрела на кого-то снизу вверх, как преданная, посаженная на цепь ласка.
Разочарование тогда впервые впиталось в Аида, как отрава в яблоко. Как сложный активатор в кристалл, как порошок, необходимый для запуска формирования сложного химического соединения. Он не знал всего этого тогда — он был молод, он просто жил.
Развитая не по годам интуиция моментально подсказала — Мика готова с кем-то лечь в постель, не с ним, и, значит, пришла пора действовать.
Чтобы начать свой первый с ней разговор, он дождался заката.
Она шагала по дороге в новом белом сарафане, пахнущая духами матери — своих у нее не было. Легкая, наполненная предвкушением чего-то нового, с перемешавшимся внутри волнением и восторгом. Дорик пригласил ее к себе домой. Домой… Старая Афила уехала в город за шерстью для ковра; предстоящий вечер, наполненный запахом дыма от мангала, стрекотом цикад и одним на двоих пространством, обещал стать лучшим из того, что с Микой когда-либо случалось.
«Худшим», — полагал Аид.
И потому окликнул ту, с кем раньше не заговаривал.
— Микаэла…
Она обернулась, застыла. Удивилась, но неуверенно подошла. Мол, чего тебе?
Санара впервые смотрел на нее так близко — понимал, что может поменять все именно сейчас, если подберет к замку правильный ключ, произнесет верные слова. И… если в ее сердце имеется для него хоть пара миллиметров места. Остальное он займет позже, сумеет.
Она пахла так, что ему не хотелось говорить, хотелось просто притянуть ее к себе. Темная челка волнистыми прядями на лоб, теткины, слишком тяжелые для тонкой шеи, бусы, нежные, тронутые блеском губы — их бы он поцеловал.
— Не будь с ним. Будь со мной!
Произнес безо всякого предисловия и вложил в эту фразу всю весомость, которую ощущал сам. Не стал говорить «люблю» или «будь моей», это серьезные слова, для таких придет время позже.
