Я скучала по этому месту, как выяснилось. Потому вернулась сюда.
«Пусть иначе. Иной».
Наверное, потому что точно так же, как тогда, три года назад, цвели вокруг пахучие Аралии и пышными юбками красовались на клумбах алые антадеи — любимые мамины цветы, — меня накрыла ностальгия.
Через неделю мне исполнилось бы двадцать четыре. Если бы я осталась прежней, если бы в моей жизни не появился Судья, если бы не та авария. Какой я была бы сейчас? Нашла бы себя в каком-то новом занятии, встретила бы другого парня? Может, к этому времени вышла бы замуж, родила ребенка… А Данке уже шесть. Иначе улыбается и, наверное, рассуждает по-взрослому. Давно забыла про ударенный ноготь. Ах да, в этой ветке с ней несчастья не случалось.
Булочка приобрела привкус грусти.
Я потому и вынырнула без них — без собственных родственников. Кто хоть раз терял любимых, не желает проходить этот опыт еще раз. Мне хватило того дня, чтобы навсегда понять: да, печально жить, когда тебя не помнят и не знают, когда собственный отец гордится успехами не младшей дочери, а младшего сына, когда Гера — та самая Гера, с детства присматривающая за тобой наседкой, — теперь скажет при встрече: «Здравствуйте, я могу вам помочь?» (ведь так говорят незнакомцам, если те смотрят слишком пристально?), но так лучше.
И я не обращусь ветром, чтобы полететь в другую часть города, туда, где жила раньше, не проберусь к маме, чтобы постоять у нее за спиной, вдохнуть запах до боли знакомой квартиры, не побуду над плечом отца, когда тот читает в кресле газету. Наверное, он, как и прежде, моет голову «Маслом ореха Кадме», чтобы реже выпадали волосы, прическу носит такую, чтобы не полностью оголялись уши — он у меня старомоден. У Леа…
Кто я — больше неизвестно. Гибрид со странными способностями человека и Элео. И от Леа во мне только часть — нежная, умеющая любить и грустить, волшебно чистая, кристально печальная и до сих пор обожающая этот мир.
Но в целом я кто-то другой, новый. И вернулась сюда не просто так, а для того, чтобы сложить кусочки мозаики, способные провернуть колесо судьбы. Каким образом — неизвестно. Но иначе во мне, сидящей на лавке в человеческом теле на Аддаре и жующей булку, попросту не было бы смысла.
(Luca D’Alberto — Yellow Moon)
Грусть хороша, как приправа, но мастерить целое блюдо из нее не стоит. Не вкусно.
Сувенирная лавка, увешанная разноцветным барахлом, как юбка бродячей танцовщицы, пустовала. Слишком жарко в полдень для прогулок, народ в центр потянется к вечеру, на закате. Неопрятный черноволосый продавец (судя по смуглой коже и кучерявым волосам, южанин), глотал воду из пластиковой бутылки, почесывал торчащее из-под короткой майки волосатое пузо. Я рассматривала туристическую карту — уже третью по счету.
— Уважаемый, — обратилась я к продавцу, разворачивая вырванный из своего блокнота лист, — а почему на ваших картах нет вот этого места?
И показала собственные утренние художества, увиденные во сне.
— Замка Доур?! Да кто ж его туристам будет показывать, дурында?
Не очень вежливо и ласково, но я не обиделась.
— Значит, это не достопримечательность?
Хотя бы название узнала.
— Достопримечательность? Да в гробу бы я видел эту достопримечательность…
Тему мой собеседник по непонятной причине развивать не хотел. Но хотел спросить, буду ли я покупать панаму, сувенирный магнит или, может быть, очки?
Очки мне были не нужны, солнце меня никогда не слепило.
И лавку я покинула, провожаемая чужим разочарованным взглядом.
Следующей для посещения в моем списке значилась центральная библиотека — старинное кирпичное здание, в котором в своей прежней жизни, обожающая разгадывать загадки, я бывала не раз. Всё осталось тем же: гротескный вход, сочные раскидистые липы вокруг, устремленные ввысь шпили бывшего собора Матери Родоны.
И даже старушка-библиотекарша — отглаженная и накрахмаленная — была той же самой. Только раньше, как и любой человек, увлеченная исключительно собственным внутренним миром, я не видела в ней того, что видела сейчас — миссис Леолида Каламазу напоминала сухой осенний листик. Всегда безупречно чистая, хрупкая, внимательная, готовая помочь, а все потому, что более всего на свете Леолида боялась обвинений в свой адрес. Лишь бы не упрекнули, не повысили голос, не заставили бояться. Аккуратные седые кудри и такие же аккуратные, словно распределившиеся по заранее нарисованной карте лица, морщины. Очки в тонкой оправе на цепочке, отглаженные манжеты и воротничок, строгая юбка без пыли. Рамки-рамки-рамки… много рамок. И пересеки хоть одну из них — почти сразу инфаркт, потому что жить столько лет в рамках — это на износ. На незаметный, подкрадывающийся не сразу.
— Чем я могу вам помочь, мисс?
Она меня не узнала и не должна была.
— Добрый день.
Я почему-то смотрела на ее трясущиеся над страницей гостевой книги пальцы и думала о том, что ей бы давно уже следовало выращивать розы в собственном саду. Снять с себя, наконец, давящий плечи пиджак, позволить себе спать без бигудей, выбросить из шкафа все тесные белые «библиотечные» чулки.
Но это не моя игра — её.
— Меня интересует имя человека, который взял на дом книгу под номером триста тридцать шесть.
— Сейчас посмотрим… — Библиотекарша встрепенулась, когда номер позиции проник в глубинные отделы ее разума. — Постойте, но экземпляры с первого до пятисотого — это уникальные раритеты, и на руки мы их не выдаем.
— Однако книги на месте нет.
— Как… нет? Должно быть, ошибка.
— Пойдемте, посмотрим вместе.
Леолида огляделась спешно и нервно, как синичка. Посетителей, кроме меня, не было.
— Пойдемте.
И мы вместе зашагали к широкой, покрытой вытертым ковром, лестнице.
Полка точно, как в моем сне. Ряд из толстенных древних томов, название старинных букв ни на одном корешке не прочитать. И вдруг пустое место, маркированное номером «336».
— Быть… не может.
Она старалась держать себя в руках, приучилась за годы работы, что ошибки случаются, что-то перепутали, взяли и не сообщили, переставили, положили не туда…
— Я…
Ей срочно нужно было пролистать журнал, чтобы только не начать попусту волноваться, чтобы не допустить близко тот самый нежелательный инфаркт.
И вдруг — яркая вспышка — воспоминание в ее голове.
— Ах да! Для этой книги две недели назад выделили отдельный стеклянный бокс, в котором поддерживается оптимальная температура и влажность. Вещь-то ценная.
— Покажете?
— Конечно.
Край, к которому она приблизилась, отшатнулся от нее, почва под ногами восстановила стабильность.
