Как я могла отказать себе в подобном удовольствии?
Аид.
(HammAli & Navai — Прятки)
— Это она, Патрон! Та самая…
Санара притормозил лишь на секунду, прищурился. Сам не знал, кого именно ожидал увидеть в полумраке — напуганного измазанного зверька или, может, наоборот, портовую, ведущую себя агрессивно нищую?
Ту, которая с гордым и спокойным видом стояла напротив, он не ожидал точно. Чистая одежда, отрешенный, как у философа, чуть насмешливый взгляд; уровень уравновешенности — девяносто восемь процентов…
Девяносто восемь — он не сразу поверил собственным ощущениям; всегда сканировал этот параметр первым, по нему знал, ожидать ли, например, физической атаки. Но даже старцы, сутками медитирующие в храмах под раскидистыми ветвями молчаливых лип, редко доводили стабильность разума до восьмидесяти. До жалких, как ему вдруг показалось, процентов.
Аид шагнул ближе. Еще. Скрутилась пнутым ужом в углу бабка, запричитала, завыла — он ее почти не слышал, смотрел в серые глаза обычной на вид девчонки, которая не просто вошедшего не боялась, но, кажется, скучала…
Скучала? Притом что его аура в рабочем состоянии скручивала сознание узников в сухие жгуты? Пленные не могли рядом с ним не то что скучать — дышать. Он становился цементом в их легких, весом земли, брошенной на крышку их гроба.
И понял сразу, молниеносно — сам не знал, откуда — это не «фальшивка». Это она.
Еще раз за утро не поверил себе. В тюрьму явился настоящий вор, тот, чей шлейф он в последнее время вынюхивал двадцать четыре часа в сутки. Да… Та самая… Веселая, игривая, умеющая столько, сколько обычный человек не может. От осознания того, что… нет… кого именно он только что заполучил в собственные руки, Аид напрягся и размяк одновременно, как от вида самого желанного за последние годы подарка. С одной стороны, оргазм, с другой — давай его сюда…
Он подошел очень близко. Не мог отказать себе в удовольствии, моментально возжелал прочувствовать все, что только сможет, зная, что, наверное, причинит «даме» не просто дискомфорт, но страдание, сильную боль. Приготовился взглядом раздвинуть барьер чужого сознания и…
…не встретил на своем пути преграды.
Она ощущалась ветром.
Промокшей от росы травой, отблеском солнечного луча в капле, крылом парящего в синеве орла. Пенной шапкой на свежем горячем кофе, колышущемся над верандой кофейни тентом, прохладным камнем его собственного замка.
Аид на секунду залип в забытых ощущениях. Почему-то всплыла в памяти родная деревня; несущая бидоны с молоком мать, чинящий ржавый молот отец… Выдирать себя из неожиданной ностальгии не хотелось, но он сделал это — вздрогнул мысленно, стряхнул наваждение. Вдруг отчетливо понял — просто не будет. Не с ней.
Что ж, тем интереснее.
— Твое имя?
Собственный голос получился низким, хриплым. И тишина в ответ.
Просвечивал он безжалостно — другой бы уже орал в голос, молил прекратить, предлагал бы выдать свои и чужие секреты, просил бы умертвить досрочно. Скан Санары — внутричерепное вскрытие, трепанация наживую… Настолько это при быстром проникновении болезненно. Нет, он не мстил, просто торопился, у него жалкие десять минут, чтобы понять что-то очень важное…
А у нее не дрогнули даже ресницы. Взгляд такой же открытый, полный любопытства… Тепла?
Что-то перестало сходиться в его собственном мире. Он знал, каким сложным ощущается другим его натиск и насколько сложно им без «помощи» смотреть ему в глаза, а эта…
— Корону взяла ты?
— Я.
Легкий ответ, простой.
— Для чего?
Она удивлялась. Кажется, он не был первым, кто задал ей этот вопрос.
— Она красивая.
А во взгляде смешинки. Такие непривычные ему и не к месту. Какие могут быть у влюбленной девчонки на пляже, когда полдень, когда сверкает рядом море, когда можно намазать кремом крепкую спину любимого парня…
«Хочешь мороженого? — словно где-то за кадром вопрошал этот взгляд. — Какое ты любишь? Дынное? Снаружи хорошо, жарко… Давай сбежим отсюда вместе?»
Санара стряхнул наваждение вновь. Ему нужно глубже, сквозь все эти слои, ему нужны четкие цифры психологического поведения… В следующее мгновение он прочитал их:
«Чувство вины: 0 процентов. Чувство стыда: отсутствует. Раскаяние: отсутствует. Агрессия: 1 процент».
Один? ОДИН?! Новорожденные младенцы уже в первый день имеют минимум пять…
Аид медленно и тяжело втянул в легкие воздух.
Восемь минут до казни.
Он понимал все меньше.
Нова.
(April Rain — Seven Summer Days)
Я должна была воспринимать его иначе… Наверное, с тем надрывом, который ощутила, увидев в кафе свою семью, но… новую меня он привел в экстаз. О, эта тяжесть, ощущение стальных трубок, перегородок и поршней, живая, напористая, желающая все знать субстанция, взгляд, как пуля, навылет, насквозь…
Почему я не видела всего этого тогда? Ответ простой — не могла. Леа боялась даже смотреть в эти ведущие в бесконечность коридоры зрачков, она не умела ощутить то, что теперь ощущала я — Верховный Судья одним своим присутствием перестраивал вокруг себя варианты развития чужих судеб, влиял на жизни, как мощный магнит на беспомощные металлические шарики, он был… потрясающим.
Я должна была его ненавидеть. Чувствовать себя обиженной, вспомнить то отчаяние, с которым когда-то желала ему мстить, но теперь я была иной и видела другое — до Леа ему когда-то не было никакого дела. Ничего личного, просто работа. И просто беспардонная мощь, сила, равной которой я не ожидала на Аддаре встретить. Нет, будучи человеком, я не могла воспринять и сотой доли настоящего Аида — слишком для простого смертного «тяжелого», слишком «другого», невыносимого для людей и такого притягательного для новой меня. Белый свет из глаз, как анестетик, как параллельно проникающий в мозг газ, сообщающий о том, что все будет хорошо, что «уже не больно». А дальше лабиринт из вероятных исходов судьбы после роковой встречи.
Он завораживал.
— Не боишься? — вдруг последовал вопрос. — Смотреть мне в глаза…
Ах да, я делала это слишком долго, залипла, забылась.
— Нет.
Тяжесть Санары — удивительный факт — меня не отталкивала, но, наоборот, возбуждала и раззадоривала. Он мог сделать многое, очень много, в том числе убить. Не знаю, как и каким образом, но это вернуло мне забытый страх, который я встретила с восторгом, как новую специю к блюду. И холод в позвоночнике — боже, какое это удивительное ощущение, если распробовать его без предвзятости.
«Вот. Это. Будет. Игра».
— Очень красивые у тебя глаза. — Я даже не соврала. Почему я раньше не заметила волевые черты этого лица и зелено-голубой, проглядывающий сквозь свет, оттенок радужки. — Завораживающие.
