Нам сложно общаться друг с другом, мы сильны и у каждого свое прошлое. Свои фильтры, негативный опыт, давние шрамы и неизжитые убеждения. Если их снять, если превратиться просто в мужчину и женщину, с каким блаженством я прижалась бы щекой к его груди, с каким трепетом ощутила бы его ладонь на своих волосах. Санара умел любить. И вся его чернота, увиденная в тот день, не скрыла этот факт от меня. Аид мог чувствовать глубоко и трепетно, мог за свое чувство жизнь положить.
Он не простил мне сожженное фото, а я свою пострадавшую судьбу. У нас у каждого своя дорога, и лучше нам попусту не встречаться. Потому что помимо прочего, стоит нам оказаться близко друг к другу, как вспыхивает вдруг химия, неконтролируемое желание, оголяются до жужжания электрических проводов инстинкты.
Адово сочетание — я вздохнула — хотеть кого-то и одновременно пытаться его не хотеть. Мечтать о соприкосновении душ и учить себя шагать отдаленными дорогами. Думать о том, что надо бы жалеть о сожженной фотографии и знать, что сделал бы это снова. Понимать, что пора бросать думы о том, кто мог тебя добить, но выбрал дистанционно лечить. Нехотя отрезать тянущуюся к телу от кокона нить — все, помог выздороветь. Спасибо. Дальше сама.
*****
Аид.
(My Misty Mornings — Fabrizio Paterlini)
Он был неправ.
Когда установил маяк слежения, когда решил наблюдать за чужой встречей, когда позже, тем же вечером, назвал гостью бранным словом, а после и вовсе потерял контроль над эмоциями. Неправ во всем, чрезмерно жесток, неадекватен, глуп — кажется, к своему чувству вины он привык еще с семнадцати лет…
Но последние трое суток держал свою дистанционную руку на ее пульсе. Дышал через раз, слушал, чувствовал, не отпускал истончившийся волос другой жизни своими силами. Просыпался по ночам, доливал энергию в «запасник», смотрел, чтобы тот никогда не пустел. Потерял аппетит, потому что в первые сутки Нова дважды уходила в такой далекий астрал, что не верилось, что она вернется.
Но Нова возвращалась. Забирала из «кокона» потихоньку, почти неохотно. Санара пил только воду; постоянно сушило горло.
Он работал вполглаза и слушал вполуха. Даже Короля, приказывающего по телефону «внимательно разобраться с Духовским», просил повторить слова трижды. Трижды!
Аид боялся, что она умрет. А если так, то станет третьей… Сначала Мика, затем три года назад девчонка, сбитая по его вине машиной, теперь эта. Случись подобное, и его внутреннее солнце, и так большую часть времени скрытое за плотной пеленой облаков, навсегда закатится за горизонт. Наверное, не страшно и это, наверное, он справится, просто начнет существовать еще тяжелее, еще мрачнее. Потеряется еще одна плитка смысла существования — живут и без нее.
Но прошло сорок восемь часов и что-то изменилось. Чужое тело принялось вдруг впитывать поддерживающий эликсир Санары, как пересохшая земля дождевую влагу, резко наладился процесс восстановления.
В тот день Аид выдохнул.
Вернулся вечером в замок, привычно взглянул на тумбу, в ящике которой раньше лежал фотоальбом, в который раз вспомнил, что фотографии Мики больше нет, и ничего не почувствовал. Только, быть может, что два берега, через которые он столько раз пытался перебросить переправу, разошлись еще дальше, превратились в бездонную непреодолимую пропасть.
Значит, так тому и быть — крест до конца.
Спать ложился, зная, что будет просыпаться раз или два в час.
К черту старое фото, лишь бы эта жила.
С утра он разбирал дела в Бедикене. Сидел за длинным столом, ставил на многочисленных документах свою подпись и штамп.
И вдруг ощутил, что его шлейфа коснулись теплые пальцы. Отсоединили, отвели в сторону, прошептали что-то похожее на «спасибо, больше не надо».
Она справилась.
Очнулась, вернулась и поднялась. Зашагала по жизни дальше.
Еще не было и полудня, а он сидел в промятом кресле выжатый, как лимон, но удивительно спокойный, впервые за семьдесят два часа расслабившийся. Сделал что мог, и это помогло. Чувствовал, что плюнет сейчас на рутину, покинет опостылевшую тюрьму, доберется до города, завернет в первый попавшийся ресторанчик, закажет, наконец, нормальный обед.
Шебаршилось на задворках неугомонное чувство — им бы нормально поговорить. Выяснить про общее прошлое, которое, как он теперь точно знал, существовало. Спросить бы про ту фразу, что «чтобы выстроить мост, фото не нужно». Так много бы выяснить…
Но он себе запретил.
Если только не жесткое нарушение закона, к Нове он теперь не приблизится. Потому что, когда так легко теряется над собой контроль, когда очень хочется делать то, чего делать нельзя, последствия вновь окажутся непредсказуемыми.
А ему просто хотелось бы выпить вместе кофе. Поговорить о погоде, снова ощутить, что кто-то способен воспринимать его компанию нормально — не отворачиваясь, не отводя глаз.
Жизнь — непростая штука.
Санара долго смотрел на зажатую в своих пальцах печать, после, будто впервые окинул удивленным взглядом слишком мрачный пыльный кабинет, решил — какого черта? Отодвинул бумаги, уже собирался подняться, когда в дверь постучал младший помощник. Занес новые дела, не поднимая глаз на Верховного, положил на край стола, поклонился. Смотреть на Аида он опасался тоже.
— Привет, Бим. — Слишком хорошее настроение, чтобы молчать, ведь разошлись — такой редкий момент — на небосводе Санары тучи. — Отличная прическа.
Бим Дорус, парнишка лет двадцати от роду, тут же пригладил свои длинные редкие волосы. Засуетился в панике, не понимая, что с его прической не так — нужно было подстричься? Убрать волосы в хвост? Укладывать аккуратнее?
Ушел он, проронив несмелое спасибо.
Санара решил впредь быть с комплиментами осторожнее — видит Бог, этот мир, похоже, в полном своем составе воспринимал его «не так».
Нова.
Все люди живут привычными маршрутами. У кого-то направлений чуть больше, у кого-то чуть меньше: домой, на работу, в парк, магазин, к друзьям, в любимый сквер, на спортплощадку и так далее. Редко кто ежедневно исследует новые тропы, забредает в незнакомые тупички, сходит с заранее заложенного направления.
А зря. Новые маршруты означают, что в голове легко и пусто, что нет нужды ни бежать, ни спешить, ни беспокоиться, ни о чем-то важном или неважном помнить.
Пока я дошла до дома Трента, адрес которого Иннар продиктовал мне по телефону, где только не побывала: прогулялась по нескольким не виденным мной ранее улочкам, посмотрела детское представление на лужайке неподалеку, полюбовалась десятком чужих ворот и садов. Рассматривала дверные ручки, цветы на клумбах, трещины на асфальте. Я никогда раньше не видела родной город таким — новым, красивым и неизвестным. Не знала, насколько это прекрасно любоваться травой выше тебя ростом, обожать теплый, похожий на летний шарф, ветер, представлять истории чужих людей и судеб за коваными оградами. Мир тек через меня чередой солнечных бликов, шелестом листвы, игривыми пятнами света и тени на парковых дорожках; день растянулся в бесконечность.
