Кирилл ответил с осторожностью, не поворачивая лица к
Ногтеву:
— Все еще проверяете, на чьей я стороне? Идея
избранности — игра ума. Мы отрезаны от Большого Мира. Оттуда смотрят с
брезгливой жалостью как на чокнутых, исусиков, пыльным мешком прибитых...
Мелюзга, мол, насекомые людишки. Айкью любого нашего работника намного выше
среднего уровня! Кто-то в шутку привел доводы о явном превосходстве людей
Малого Мира, избранности нашего пути. Фетисова не искушена в интеллектуальных
играх, вы ее учили другому, она приняла все за чистую монету, уверовала,
подхватила факел... К тому же тут какие-то явно личные пружины. Она и в
десантницы пошла, по слухам, чтобы что-то преодолеть, кому-то доказать...
Ногтев сказал сумрачно:
— За высоколобых не тревожусь, дальше шуточек не
пойдут. Но когда с такими идеями начинает носиться Фетисова... Неважно, личное
или не личное. Недостаток образования уже приводил к кровавым баням. Я говорю о
настоящем образовании, не о дипломатах электронщиков. Кибернетикой, химией,
математикой еще никого не удавалось воспитать, а с литературой или историей у
нас традиционно слабовато.
— Детская болезнь. Переболели многие.
— Такая болезнь часто затягивается, — напомнил
Ногтев. — К тому же заразная!
Желтоватое пятно луны скрылось под натиском черной тени. На
мир упала тяжелая давящая тьма. Звуки затихли, и Ногтев с Кириллом замерли,
вслушиваясь в тишину.
Наконец, тьма неохотно расступилась, начали обрисовываться
тени, а запахи стали сильнее. Сильный запах доносился сверху. Кирилл долго
всматривался в висящее на высоте в три-четыре роста мохнатое скрюченное тело
размером с аэростат. Крыльев почти не видно, лапы и огромная голова прижата к
брюшку. Шмель! Вцепился в цветок, пережидая холодную ночь, оживет с первыми
лучами солнца, чтобы первому побывать на этом и ближайших цветах...
В просвете туч выглянула луна. Шмеля залило прозрачным
светом — солнцем призраков и утопленников. Густая шерсть заискрилась,
заблестела. Будь шмель поменьше, сошел бы за раскормленного медведя.
По стеблям впереди качнулась длинная изломанная тень.
Ковылял ксеркс, чужой ксеркс. Шел тяжело, борясь с оцепенением, удерживая под
толстым хитиновым панцирем тепло.
Он часто останавливался, щупал сяжками воздух, стебли,
землю. На один ствол хотел влезть, сорвался, полежал на спине, как жук, дрыгая
лапами. Перевернулся с трудом, вскарабкался на другой стебель, деловито
потрогал застывшего на ночь крупного кузнечика. Сквозь оцепенение кузнечик
ощутил беду, но холод держал, приглушал ощущение опасности. Ксеркс полз уже по
спине кузнечика, тот был впятеро крупнее, массивнее, жвалы втрое шире, а только
дети и неграмотные взрослые наивно доверяют песенке, где кузнечик «...ел одну
лишь травку, не трогал и козявку, и с мухами дружил». Кузнечик всегда готов
сожрать козявку или муху... Ксеркс — боевая машина убийства, работающая, как
сказал бы Дмитрий, даже в особо неблагоприятных условиях. Сейчас он вонзил
кривые зазубренные кинжалы в горло кузнечика, тот слабо шевельнулся, лапы
разжались, оба шумно брякнулись на землю.
Кузнечик пытался прыгнуть, но ксеркс потащил умело, держа
брюхом кверху, мощные лапы с силой лягали ночной воздух.
Ногтев огляделся. На стеблях, куда ни глянь, виднелись
застывшие кузнечики разных видов и размеров, жуки, личинки златоглазок, мошки,
мушки...
— Сколько мяса, — проговорил Ногтев нервно. —
Даже не стада бизонов, а косяки китов. Обнаглеем, забудем земледелие,
скотоводство.
— Муравьи сеют, — напомнил Кирилл.
— Мы не муравьи, — отмахнулся Ногтев. Голос его
был горьким. — Нам бы на готовенькое, нам бы пограбить всласть! Только
когда опустошим сундуки, когда выбьем все живое, посидим на голодном пайке...
— Здесь голодного пайка никогда не будет.
— Не улыбаться, плакать надо!
— Народ здесь другой, Аверьян Аверьянович. Даже муравей
Саша и тот интеллектуал.
— Только и надежда на интеллектуалов. А еще лучше — на
интеллигентов. Нельзя спешить, Кирилл Владимирович. Этот мир дает слишком
много. Если сюда хлынет народ, то не удержим контроль. Народ разный! Сейчас все
на подбор, даже муравей, как вы верно заметили, но начнут прибывать жены,
техники, квалифицированные рабочие, завхозы, повара, подсобники...
Кирилла свело внезапной судорогой. Через мгновение спазм
прекратился — сигнал, что таблетками злоупотреблять опасно. Ногтев кивнул
понимающе, ему все как с гуся вода, и люди пошли обратно.
На листьях уже поблескивали крохотные искорки, зародыши
капель росы. Каждая к утру превратиться в сверкающий шар высотой в рост
человека. Если воды соберется слишком много, капля сплющится, дождется утра,
когда-либо жучки выпьют, солнце высушит, либо ветерок сбросит на землю...
Летали бабочки, укутанные от холода в длинный мех, наземные
звери двигались замедленно, расчленяли друг друга с неторопливой убежденностью,
часто останавливались отдохнуть, жуки спали, а единственный муравей, которого
встретили на пути, был покрыт длинными частыми волосами. Да и двигался так, что
издали походил на гусеницу.
Спускаясь по стене в расщелину, Ногтев спросил внезапно:
— Это место выбрали не случайно?
Кирилл ответил настороженно:
— Вы же видели, заранее не выбирали. Просто место на
голой каменистой горке, удобнее, хорошо просматривается. К тому же удобная
щель.
Ногтев сказал задумчиво, глаза его смотрели очень
внимательно:
— А мне показалось, что выбирали с дальним прицелом.
Как будто собирались в будущем основать новую станцию. Отводок нашей
разрастающейся колонии.
Кирилл попробовал отшутиться, скрывая тревогу:
— Вы не первый так думаете! Даже не второй.
— А кто первые два? — спросил Ногтев быстро.
— Муравьи Саша и Дима.
Утром Кирилл вывел Ногтева пораньше, чтобы тот успел увидеть
еще один мир, которого не встретишь ни днем, ни ночью. Мир перенаселен,
экологические ниши забиты плотно, есть звери дневные, есть ночные. Но
отыскались и те, кто наловчился использовать короткие часы, даже минуты
рассвета, когда ночной холод уже испаряется, а дневная жара не наступила, когда
насекомые едва отходят от оцепенения, когда можно хватать и тащить, можно
напиться росы, пожевать травинку, уволочь в нору сочный стебелек.
Вдвоем наблюдали за невиданными муравьями, жучками,
клещиками, сороконожками, твердотелками. Видели молниеносные схватки, стычки,
видели, как часто удачливый охотник становится добычей другого ловца. Мелькало
как при ускоренной съемке, все торопились успеть, днем можно поспать и накопить
силы для короткого периода бешеной активности вечером, в промежуток между
жарким днем и холодной ночью.
— Изобилие, — выдохнул Ногтев угрюмо, —
пугающее изобилие. Мы к нему не готовы.
