Когда расходились, Кирилл сказал Дмитрию негромко:
— Да, в десантниках не засиделись... Окукливаешься в
мирмеколога. У мирмеколога возможностей еще больше. Любую бактерию можно взять
в руки, рассмотреть... Почти любую. Не хочешь заняться?
Дмитрий подумал, ответил с кривой усмешкой:
— В микробиологии по уши Кравченко, а два медведя в
одной берлоге... многовато. Так что мы с Бусей как-нибудь перебьемся в скромной
роли героев, истребителей чудовищ. Верно, Буся?
Карманный дракон мурлыкнул, прижался к Дмитрию.
— Какие там памятники поставят, — сказал Дмитрий
мечтательно. — Какими могучими богами будем в легендах о Начале... Дурость
наша забудется, успехи позолотят, раздуют...
— Разве что дурость забудут, — раздался сзади
голос Саши. Она вклинилась между ними, оттерла Дмитрия. Кирилл ощутил, что Саша
увлекает его наверх. — Иди, спи, Дима. Завтра тяжелый день, как сказал
Кирилл Владимирович.
Кирилл не помнил, чтобы он такое говорил, но смолчал, дал
увести себя на открытую площадку. Воздух был уже холодный, багровое пламя
бросало вокруг себя зловещие отсветы.
— Кирилл Владимирович, я сдаюсь, — проговорила
Саша.
— Что? — не понял Кирилл.
Саша смотрела грустно, ее глаза были большими, круглыми. По
радужной оболочке прыгало пламя.
— Вот видите... Вы даже не поняли. Кирилл, я боролась с
тобой с первой же минуты. Еще когда ты отыскал меня у черных лазиусов. Я
воевала с тобой изо всех сил, доказывала собственное превосходство. Я вообще не
люблю уступать хоть кому, а тут ты — мягкотелый, высоколобый,
нетренированный...
— Ну, — пробормотал Кирилл. — Не вижу ничего
ужасного в своей не тренированности.
— Не тренированности! Ты оказался крепче и опытнее нас
с Дмитрием. Я изо всех сил старалась выглядеть сильнее, а ты меня всякий раз
вытаскивал то из муравейника, то со дна моря, то из паутины, и даже не
напрягался, вполсилы, попутно размышляя над проблемами мирмекологии... Ты был
сильнее нас даже в нашем деле, вот что нас задело.
— Даже Дмитрия?
— Даже его. Но он прагматик, быстро признал твое
превосходство, у него мужская логика, а у меня... у меня никакой логики. Ты был
той крепостью, которую я пыталась брать штурмом, осадой, подкопами, но ты даже
не заметил. А сейчас, когда я обессилела, когда сама решила сдаться в плен...
ты тоже ничего не понял. Я и пленная тебе не нужна!
— Саша, — пробормотал Кирилл с неловкостью, —
у тебя какая-то казарменная терминология. Штурм, осада, плен... Я никогда ни с
кем не воюю.
— Ну да! Ты побеждал, даже не замечая. Супермен!
— Я? — изумился Кирилл.
Саша робко взглянула, ее глаза были жалобными.
— Ты и этого не замечаешь? Ты не замечаешь, что
фактически станцией управляешь ты? И не только станцией! Когда ты добился переноса
станции в муравейник ксерксов, ты уже был негласным лидером. Это признали даже
те, в Большом Мире. Даже Мазохин признавал, хотя не говорил вслух. Лишь Ногтев
сказал об этом откровенно.
— Саша, перестань, — взмолился Кирилл. — Я
физически неспособен управлять, повелевать, направлять... и... что там еще
делает лидер?
— Кирилл, другие слабее! Но берутся. Однако когда
встречают настоящего лидера, то все поджимают хвосты и молча уступают место за
штурвалом.
Она замолчала, ее большие глаза обшаривали его лицо. В
радужных оболочках медленно угасали языки пламени горелки. Лицо ее было
бледным, брови вздернуты.
Кирилл привлек ее к себе, погладил по голове.
— Ты извини... Если бы я знал, как-то бы подыграл. А я
дурень, с нежностью, что тебя, наверное, бесило еще больше.
— Теперь уже не бесит, — сказала она быстрым
шепотом. Еще как не бесит! Если ты еще...
— Еще, — сказал он, смеясь. — Может быть, я
потому и не замечал этой войны, что люблю тебя, Саша.
Она прижалась к нему, Кирилл с удивлением ощутил, что она
меньше его ростом, хрупкая. Или это он выше, сильнее? И плечи у него, гм, на
удивление. И вообще он спокойнее, даже флегматичнее других, скучнее лишь
потому, что для него все шло мирно, спокойно. Никаких опасностей, приключений.
— Люби меня, — прошептала она. — Мне впервые
спокойно защищенной. И я впервые ничего не хочу доказать.
Когда Кирилл перешел со смотровой площадки на капитанский
мостик, там горбился Ногтев, похожий на озябшую ворону.
— Придется изолировать Фетисову, — сообщил он
невесело.
— Сашу, — ужаснулся Кирилл. — Разве есть
улики?
— Прямых нет, но косвенных — вагон и маленькая тележка.
Честные люди, между прочим, сделали не меньше преступлений, чем негодяи.
Савонарола, к примеру, ради торжества правды и справедливости уничтожил
половину Флоренции! Его называли Иисусом Христом во плоти. Но Христос с топором
в руках...
— Но Саша не способна на зло!
— Даже ради царства всеобщей справедливости? Люди,
говорящие лозунгами, самые страшные люди на свете. Для победы собственных идей
без колебаний сожгут весь мир. Вы, Кирилл Владимирович, поколение новое, а я
застал всякое... Боюсь идейных людей, очень боюсь.
— Фетисова из нового поколения. Она моложе меня.
— Саша не очень успевала на уроках истории. Что, если
она принуждает нас остаться, образовать новую колонию?
— Но ведь за нами следят по радиосигналам?
— Радиосигналы уже прерывались. Даже с одной женщиной
колония может быстро разрастись. Через сто лет на стоянке может жить тысяча
человек, а через двести — миллион! У нас же не одна, две женщины.
Кирилл молчал, лихорадочно перебирая факты. Нежное лицо
Саши, ее «сдача в плен», какие-то неудачи в прошлой жизни «там», надежды на
новое «здесь»...
Ногтев был мрачным, похудевшим. Кирилл с некоторым
удивлением подумал, что Саша права. Он все чаще берет инициативу в свои руки.
Вовсе не потому, что нравится быть лидером — Журавлев ненавидит руководство. Но
если никто другой не берется, а дело должно делаться...
— Самое уязвимое место, — сказал Кирилл
медленно, — запасы пропана... Так?
— Верно? А что?
— Надо сказать об этом. Напомнить.
Он прошел в кают-компанию, спиной чувствуя, что Ногтев
послушно идет за ним. Может быть, так было не первый раз, но Кирилл раньше
больше внимания обращал на животный мир, чем на собственном положение в мире
людей.
В кают-компании еще дотлевал обмен идеями. Чернов развесил
тезис о скором появлении людей-мутантов. Уже во втором поколении их будет около
трех процентов. Почему именно трех? — подумал Кирилл. Затем мутантов будет
треть, а к концу Первого века — подавляющее большинство.
