— Ну, убивать — это уж как получиться. Не думаю, что они такие кровожадные. Но заставить заткнуться — это да, — Михаил посмотрел на окончательно потемневшее небо, повернулся к Антону, тот почти уже не видел своего собеседника, и продолжил: — Понимаешь, Тошка, я ученый. Самоучка, ясно дело, но в данном случае это не важно. Когда ученый о чем-то говорит, то он предъявляет доказательства своего заявления — называется теория. Он как бы говорит: если вы возьмете то, то и это, сделаете вот так, то у вас получится вот это. А хуже всего, что он требует — проверяйте! Хуже в данном конкретном случае для города. Потому что они уже все проверили — и я прав.
Я тебе так скажу, проверка эта — в науке она называется эксперимент — продолжается прямо сейчас. Когда города изолировались, многие ученые говорили, что этого делать нельзя, что человечеству для нормальной жизнедеятельности необходимо оставаться в естественной среде, что болезни и смерти — это приспособленческая реакция единого большого человеческого организма. Мы, как высокоразвитый вид, должны, конечно, вмешиваться в этот процесс на пользу людям, но не изолировать сами себя от того, что и есть на самом деле жизнь.
Ученые предсказывали, что в результате изоляции мы в конце концов потеряем способность вообще жить в натуральном мире. Опыт показывал, что даже вынужденно изолированные на не очень длинный период люди — например, после какой-то удаленной экспедиции или зимовки, возвращаясь, рискуют со стопроцентной вероятностью заболеть от болячек, которые до того даже не замечали. У человека, находящегося внутри своего общества, формируется и постоянно поддерживается целый набор защитных средств организма от внешних угроз. Такой человек постоянно — в большинстве случаев незаметно для себя — болеет. «Болеет» — термин неправильный, но примем его для простоты. Результат — его способность успешно жить и развиваться в этих условиях.
Если же человека изолировать, то он постепенно теряет весь набор иммунитета, исключая лишь неспецифический, тот, который мы получили с рождения. Но и тот, кстати, в отсутствие общего баланса защиты становится опасным для человека. Пример — твои аллергии. Они — всего лишь реакция твоего организма на опасность. Организм ведь не знает, что эту опасность для себя человек создал сам, своими руками, своим образом жизни.
— Вы говорите, что уже тогда, в прошлом, люди все это знали. Зачем же тогда они пошли на это?
Михаил тяжело, как-то горестно вздохнул. Было видно в сгустившемся сумраке, как он махнул рукой.
— Я же тебе говорил, что интересы общества оформляются поступками не всего общества, а отдельных людей. Вот и в данном случае интересы небольшой группы глобальных подонков были навязаны всему человечеству. И группа эта была намного более влиятельна, чем какие-то там ученые, которые сами в большинстве случаев кормились с рук этих глобалистов. А большинство — оно, как и ты, диалектику от диэлектриков не отличит. Им что синус, что косинус — какая разница? Они живут в мире страхов, и тот, кто может влиять на эти страхи, может заставить людей бояться того, что ему выгодно.
— Я синус от косинуса отличаю. А про диэлектрики побольше вашего знаю, — обиделся Антон, но Михаил не обратил на это большого внимания, лишь в очередной раз махнул рукой.
— Это сейчас уже не важно. Важно, что эксперимент уже начался, и есть первые результаты.
— Какой эксперимент? Санитарные правила?
— Ну, можно сказать и так.
— И какие результаты?
— Пока еще неустойчивые, но и то, что есть — страшно. К счастью, страшно не только для ученых, но и для той самой заинтересованной и влиятельной группы людей.
— Дядь Миш, не тяните! Чего там страшного?
— Антошка, чтобы понять весь ужас — учиться надо. А так, на бытовом уровне — в популяции горожан резко выросла скорость накопления мутационной дисперсии, — Михаил хмыкнул, прервав самого себя. — Ну, часть горожан уже не сможет жить на нашей планете без защиты. И эта часть быстро растет. Предполагалось, что после всеобщего триумфа медицины обновленное человечество вернется, как говорится, домой — на планету. Но люди стали стремительно меняться. Скорее всего, они так всегда делали, но отсеивались какими-то элементами естественного и искусственного отбора, о которых я не знаю.
Считалось, что биологический отбор — очень медленный и нужны тысячелетия, чтобы он зафиксировался в генофонде. Выяснилось же, что человек как вид необыкновенно пластичен — в том числе и на биологическом уровне. Если не умничать, то он подстраивается под новые условия намного быстрее, чем предполагалось. Еще пара поколений — и ты, возможно, просто умер бы без своего костюма. Так что вовремя ты удрал!
— Офигеть!
Михаил тихо засмеялся.
— И что же делать?
— Антош, я ученый, а не политик или военный. Делать — это их епархия. Я тем и опасен, что я — как закон всемирного тяготения. Любой человеческий закон можно обойти, политика — подкупить, военного — убить, а этому закону — плевать на тебя и на все человечество вместе с тобой. Я говорю то, что можно самому проверить в любой момент и в любом месте, — научный факт. Меня опровергнуть можно только другим фактом. А их-то у города и нет. Ты можешь сколько угодно рассказывать, что видел инопланетян. Может, ты их и правда видел. Но научным фактом они станут только тогда, когда их можно будет предъявить любому желающему: хочешь убедиться, что они есть, — записывайся на прием в сириусянское посольство и убеждайся, сколько в тебя влезет!
Антон похихикал, представляя, как бы это могло выглядеть, но вопрос остался без ответа.
— Дядь Миш, так что нам, — он выделил это «нам», — делать сейчас?
— А, ты про это. Спать, ясное дело. Потом — наш путь на восток.
— А что там?
— А там, Антошка, чудесный город под названием Катя. И там не только люди, которые понимают, что происходит, но, что намного важнее, там власть, которая их поддерживает.
— Никогда не слышал. Так и называется — Катя?
— Ага, так и называется.
— И далеко это? Сколько нам идти?
— Далеко, — Михаила что-то развеселило в вопросе Антона. — Идти туда мы не будем — поедем.
— Хотите сказать, что в этой Кате диких пускают в город?
— Да. Я тебе больше скажу, вам же этого наверняка не говорили — это город диких.
— Да ладно! Как это? Ведь все города закрылись!
Михаил встал и, подсвечивая красным фонариком, начал разбирать спальник, но тем не менее ответил ошарашенному новым поворотом судьбы, парню:
— Глупости. Историю отложим на завтра. Хотя про Катю могу сказать, что он — да, закрылся. Но не сдюжил изоляции — ресурсов не хватило, еще кое-какие проблемы были. В общем, он опять открылся — можно так сказать. К слову, это уже давняя история. Но в любом случае сегодня это один из немногих примеров городов, которые не только выжили, но и процветают, хотя никакими санитарными правилами там и не пахнет.
