Таким образом, усилия Горчакова с Милютиным пропали даром. 31-го января солдаты Белого Генерала, ободранные, без сапог, в турецких чалмах (обозы остались по ту сторону Балканских гор), заняли предместье Константинополя Сан-Стефано, а на следующий день вошли в саму столицу. Переполненный беженцами город был охвачен паникой; немногие сохранившие боеспособность турецкие части в этих условиях не могли оказать сопротивления.
В Лондоне кабинет лорда Дерби составлял в панике новые ноты для Санкт-Петербурга, но было уже поздно. Подчиненные Скобелеву части заняли европейский берег Босфора на всем его протяжении и взяли пролив под прицел своих орудий.
И — свершилось! Пока Лондон и Петербург обменивались депешами о безопасности христианского населения османской столицы и долге человеколюбия, исполняемом русскими войсками, над куполом мечети Айя-София был поднят православный крест. На площади, в каре прославившихся на Шипке батальонов, суровые стрелки не скрывали слез. Исполнилась многовековая мечта московских государей и самодержцев династии Романовых. Через тысячу лет после Вещего Олега. Через полвека после генерала Дибича. Свершилось!
Как бы ни истерил Горчаков, как бы не рыдал Милютин о британских броненосцах в Мраморном море и недавнем (всего-то двадцать три года прошло!) севастопольском фиаско — это было уже, как говорят охотники, «в пустой след». Можно остановить войска в Адрианополе, в одном переходе от заветной цели, как это случилось в 1829-м году. Можно заключить мир на выгодных условиях, пощадив сломленного противника. Много что можно… кроме одного: ни за какие политические преференции, ни за какие уступки и очевидные выгоды Александр не захотел бы остаться в истории тем, кто позволил сбросить с купола главной святыни Царьграда только что установленный там православный крест. Так что судьбы мировой политики окончательно определили не ноты, переданные британским послом Лофтусом, не сбивчивые монологи Горчакова и не туманные угрозы Вены. Это сделали молотки, которыми орудовали саперы Вятского пехотного полка, прилаживая деревянный крест на место позолоченного полумесяца. На этот крест пошли брусья, позаимствованные в стамбульских доках — почерневший выдержанный дуб, спиленный где-нибудь на берегах Оки и переправленный в Турцию с грузом корабельного леса.
Над Константинополем плыл колокольный звон. Пока еще жиденький, дребезжащий — колокола были срочно доставлены из болгарских городков и подняты на минарет. Говорили, что греческие священники, узнав, где предстоит звонить этим колоколам, выдирали друг у дружки бороды, споря, требуя, чтобы колокола взяли непременно в их церквях. Бронзовому перезвону вторили раскаты орудийных залпов и восторженные крики солдат, вперемешку с воплями константинопольских христиан. А уж что творилось по всей Российской Империи — подумать страшно! Никогда, со дня провозглашения манифеста об из изгнании Наполеона за пределы России, не было ничего подобного. Киев, Москва, Нижний Новгород, Санкт-Петербург… везде ручьями, реками, водопадами лились хмельные вина и надрывались колокольные благовесты. Третий Рим приветствовал малиновым звоном Второй, освобожденный, наконец, от османского ига. Четвертому же — не быть!
Канцлер Горчаков позже напишет в своих мемуарах:
«Австро-Венгрия не решилась на войну с Россией, впечатленная не столько решимостью Германии подать нам помощь, сколько этим накалом народного ликования.»
Министр иностранных дел граф Андраши, изучив доклады посла в Санкт-Петербурге, заявил императору Францу-Иосифу:
«С русскими сейчас воевать немыслимо. Им не нужны винтовки и пушки, чтобы разгромить любого врага: градус всеобщего энтузиазма таков, что они могут сражаться дубинами и все равно одержат победу.»
Оставалась Англия. Таранные форштевни броненосцев Средиземноморской эскадры Королевского флота уже вспарывали воды Мраморного моря. Русские саперы и артиллеристы спешили привести в порядок брошенные турками береговые батареи; другие выбивались из сил, стараясь как можно скорее подтянуть на берега Босфора одиннадцатидюймовые крупповские мортиры — те самые, что недавно топили на Дунае турецкие мониторы английской постройки.
Европа замерла в ожидании. Снова, как и в 1854-м году, британский лев готов был прыгнуть на зарвавшегося русского медведя и вцепиться тому в загривок. Правда, на этот раз у льва не нашлось союзников: турецкий шакал визжал и корчился с перебитым хребтом, придавленный тяжкой медвежьей лапой; галльский петух, ощипанный под Седаном, еще не отрастил новые перья, взамен выдранных прусским орлом. Тощий венский стервятник грозно клекотал, но не решался взлететь с берегов Дуная — с северо-запада над ним нависли крылья другого хищника, в тевтонском шлеме, с клювом и когтями из крупповской пушечной стали. К тому же, медведь только что вкусил сладости долгожданной победы и не собирался отдавать ее плоды без яростной драки.
И все же лев прыгнул.
3-го февраля пушки флагманского броненосца вице-адмирала Хорнби «Александра» открыли огонь по береговой батарее, стерегущей вход в Босфор со стороны Мраморного моря. Это были первые выстрелы новой войны — второго менее, чем за четверть века, прямого столкновения двух величайших в истории империй.
Часть II
I.Плоды победы
Стамбул — Византий дорийских колонистов, выходцев из Мегариды седьмого века до Рождества Христова, Константинополь восточных римских императоров, заветная мечта московских князей и российских самодержцев — пылал, подожженный сразу с четырех концов. Грабежи начались сразу, стоило разнестись слуху о том, что в город входят русские, и власти, городские и военные, побежали через Босфор, бросив столицу на милость неприятеля. В считанные минуты в городе воцарился хаос. По улицам метались обезумевшие толпы, пробирались кучки каких-то оборванцев, сгибающихся под тяжестью тюков и сундуков, женщины, дети… В порту творилось светопреставление — отчаявшиеся люди штурмовали пароходы, фелюги, рыбацкие шхуны и гребные лодчонки. Женщины срывали с себя украшения, купцы стаскивали с жирных пальцев драгоценные перстни с изумрудами и индийскими рубинами и вытаскивали из поясов горсти динаров, английские и французские банкноты — все, что угодно, лишь бы перебраться на другой берег! Вооруженные люди выкидывали в воду счастливцев, заплативших за место, и захватывали спасительные посудины для себя и своей добычи. Бухта Золотой рог напоминала поверхность мусорной кучи, покрытой слоем тараканов; вся эта шевелящаяся, смрадная масса медленно смещалась к противоположному, анатолийскому берегу. Те, кому не повезло, потрясали кулакам, выкрикивали проклятия вслед уходящим, возносили хулу Аллаху, всемилостивому и милосердному, за то, что он оставляет их во власти гяуров. На пирсах вспыхивали потасовки, трещали выстрелы, им вторила беспорядочная стрельба из охваченных пламенем городских кварталов.
