– …прежде, чем вы отправитесь во Владивосток, я хотела бы узнать, когда мне ждать вас в Европе?
Он приподнялся на локте и провёл кончиком пальца по чарующей ложбинке, стирая капельки. Женщина томно изогнулась, отвечая на ласку, повела плечами, и от этого шёлк сорочки окончательно сполз, открывая и обнажая всё.
Греве судорожно сглотнул. Она была… великолепна. Совершенна. Неподражаема. Хотелось забыть обо всём и раствориться в её объятиях, на этих простынях…
– Дорогая, идёт война. Когда она закончится – обещаю, я вас разыщу. Если останусь в живых, разумеется. Не забывайте, нам предстоит миновать Сингапур, и вряд ли там забыли о наших недавних подвигах…
– Не смейте так говорить, мон шер ами! – женщина изобразила гнев. – И запомните: если вас ранят, искалечат – в этом мире есть женщина, готовая поддержать, позаботиться о вас в любом несчастии!
– Камилла, зачем вы говорите о несчастьях? До третьей склянки четверть часа, мне скоро надо на мостик. Передам командование «Луизой – Марией» шкиперу Девиллю, и – назад, на «Крейсер». Когда-то ещё мы увидимся, а потому – не будем терять времени попусту.
…блики, блики, блики – по стенам каюты, по подволоку, по смятым простыням и мокрой от пота, по возбуждающе-элегантным изгибам женской спины…
Барон Греве чувствовал себя не в своей тарелке. Угнетала необходимость быть… скажем так: не вполне искренним с Камиллой. Мало того: если рассуждать с точки зрения весьма негибких представлений о нравственности и чести, усвоенных отпрыском остзейского дворянского рода, то, что он делал сейчас, заслуживало всяческого осуждения. Признаем откровенно: скажи год назад кто-нибудь Карлуше Греве, что он способен на нечто подобное – молодой человек, ни секунды не раздумывая, залепил бы наглецу пощёчину. После чего – послал бы секундантов, полагая себя совершенно в своём праве.
Но что поделать, если война порой требует непростых поступков? Замысел капитан-лейтенанта Михайлова был проста: отпустить «Луизу-Марию» восвояси, предварительно убедив шкипера, мсье Девилля, что «Крейсер» намерен отправиться прямиком к Малаккскому проливу, чтобы миновать Сингапур и дальше, пройдя Формозу и, обогнув с юга Японские острова, следовать через пролив Лаперуза в порт Владивосток. Самим же, спустившись к югу до пятой параллели и обогнув по широкой дуге Цейлон, повернуть на запад, к берегам Африки.
Расчёт строился на том, что бельгиец, обиженный арестом судна и конфискацией груза, сразу по обретении долгожданной свободы отправится в ближайший британский порт – и там выложит всё, что знает о «Крейсере» и планах его командира! А знает он не так уж и мало. Недаром три последних дня офицеры клипера тщательно обрабатывали Девилля, следуя изощрённому плану, составленному старшим офицером – то тут обмолвка, то там намёк, то небрежно сложенный лист карты, «случайно» выложенный штурманским лейтенантом на стол в кают-компании (Девилля, как капитана, неизменно приглашали к общему столу). Эта иезуитская стратегия не могла не принести своих плодов, но для закрепления успеха требовалась убедительная деталь. Её-то и обеспечивал барон, проговариваясь будто невзначай, своей пассии о дальнейших планах командира «Крейсера».
Но – всё хорошее когда-то заканчивается. Затянув в рюмочку безупречно выглаженный китель (Лиззи постаралась), барон Греве в сопровождении Камиллы поднялся на мостик. Сухо поздоровался с Девиллем (бельгийца ещё утром переправили с клипера на «Луизу-Марию»), посетовал на истощение угольных ям (ничего, до Мадраса рукой подать, там и забункеруетесь). Задержался, наблюдая, как палубные матросы весело выхаживают шпиль. До мостика доносилось бодрое уханье, скрип канатов и дерева, отрывистые команды боцмана-фламандца.
«Если снова хочешь в гости к тётке Кэрри,
Так не мешкай, собирайся к тётке Кэрри,
Где цыплят своих бедовых кормит в море тётка Кэрри,
Прощай!»
Нехитрая песенка-шанти попадала в такт толчкам мозолистых рук, налегающих на вымбовки – толстые дубовые рычаги, вставленные окованными железом концами в решётчатый барабан кабестана:
«А когда утихнет буря – в гости к тётке Кэрри,
Через все водовороты – к тётке Кэрри,
Где цыплят своих бедовых кормит в море тётка Кэрри,
Прощай!»
Тяжёлый, увешанный снастями грота-рей, приспущенный по случаю недавней непогоды, медленно, рывками, пополз на своё прежнее место. Барон проводил его взглядом, сухо раскланялся с Девиллем и Камиллой – и направился к трапу, под которым ждала гичка с «Крейсера». Женщина осталась на мостике, и барон ещё раз восхитился такту этой женщины – ни слезинки, ни единой произнесённой с надрывом фразы, ни намёка на горечь расставания. Вежливо раскланяться, пожелать приятного путешествия и отвернуться, любуясь парящим в бездонной вышине альбатросом…
«…нет, конечно, о том, чтобы оставить флотскую службу и речи быть не может. После выигранной войны – а всё к тому идёт, если судить по обрывочным сообщениям из газет, время от времени попадавших «крейсерцам» в руки – на её участников прольётся благодатный дождь чинов, назначений, наград. Самое время делать блестящую карьеру! Да и какой, скажите на милость, из него судовладелец? В длинной череде предков барона встречались генералы, крестоносцы, даже католические епископы. Но вот успешных коммерсантов там замечено не было, чему доказательством тот упадок, в котором уже давно пребывает родовое гнездо Греве.
А вот об остальном, безусловно, следует подумать всерьёз. Камилла – не самая скверная партия для потомка обедневшего остзейского рода. А то, что она вдова, лютеранка (или католичка, кто их там, в Бельгии разберёт?) и к тому же, не вполне дворянского происхождения – так это ерунда. Герою войны и кавалеру (даже того, что уже сделано в этом походе с лихвой тянет не на один крестик) простится и позволится многое. Лейтенантские погоны очистятся сами собой по возвращении в Россию, а уж в том, что капитан-лейтенант Михайлов, непосредственное его начальство, охотно даст разрешение на брак, Греве не сомневался ни на йоту. Оставалось, конечно, мнение общества, но и это можно было не принимать во внимание. Тётушки, судачащие по петербургским гостиным и кумушки из «Собрания» жён флотских офицеров, посплетничают, конечно, поплюются ядом – и забудут, увлечённые очередным великосветским скандалом.
Положительно, жизнь не так уж плоха!..
Индийский океан. Немного севернее третьей параллели.
…октября 1878 г.
– Открывайте, барон! Потопнете!
Мичман Завадский постучал в дверь каюты – и, не удержавшись на ногах, отлетел в противоположную сторону, увлекаемый размахом качки. Удара, впрочем, не получилось – между спиной Завадского и досками переборки оказалась прослойка в виде второго артиллериста, лейтенанта князя Рославлева. В руках тот держал большого рыжего кота – когда-то пушистого, а теперь мокрого, всклокоченного и явно недовольного жизнью.
