Молодой человек помотал головой, отгоняя упоительное видение. Следовало подумать о делах иного рода – теперь-то уж ясно, что имел в виду Повалишин, предрекая ему непростое объяснение с Ниной. Пожалуй, прикинул молодой человек, лучше провести разговор не дома. Например – пригласить девушку прогуляться по Невскому. Зайти в какой-нибудь модный магазин, потом отобедать у того же «Жоржа Данона» – и уже за столиком, между делом… Нина, конечно расстроится, но устраивать сцену на людях, пожалуй, не решится – а там и отойдёт, поймёт, порадуется за него. В конце концов, она ведь племянница морского офицера, а значит, должна понимать!
Приняв это решение, Серёжа испытал немалое облегчение. Он извлёк изящный, в латунной обложке блокнотик, вырвал страницу, черкнул несколько строк карандашом. Выйдя из ворот Летнего сада на набережную Мойки, он подозвал рассыльного в ярко-красном кепи с блестящим жестяным номером – и отправил с запиской на Большую Морскую. В депеше Нине предлагалось нимало не медля, брать извозчика и катить на Невский, угол Екатерининской набережной, где он будет её ждать, начиная с семи часов пополудни.
Санкт-Петербург, Екатерининская набережная
…июля 1878-го г.
Ждать пришлось куда больше часа. Впрочем, другого чего Серёжа и не ждал – уважающая себя барышня непременно опоздает на свидание, да ещё и назначенное столь вольным способом. Нет, чтобы прийти самому, с букетом, приобретённым в хорошей цветочной лавке! Тогда, конечно, тоже придётся подождать – всякой приличной девушке нужно время на сборы, и время немалое. Но в три четверти часа, пожалуй, можно было бы и уложиться…
Букет, правда, имелся. Серёжа предусмотрительно приобрёл его у девчонки-цветочницы, устроившейся со своей корзинкой на противоположной стороне Невского, напротив Казанского собора. И прохаживался весь час, заложив букет за спину и страдая от нелепости своего положения Ему казалось, что взгляды прохожих обращены на него, и во всяких глазах угадывал сочувственную насмешку: «что, братец, ждёшь? Ну, жди – жди, то ли ещё будет…»
Нина подъехала, когда часы на углу показывали без четверти пять. Солнечно улыбнулась жениху, спрятала на миг лицо в лепестках цветов – Серёжу захлестнуло волной незнакомого аромата – и торопливо продела руку в шёлковой бежевой перчатке в его локоть: «Куда пойдём, друг мой?»
– Спозвольте пройтить, вашбродие! – раздалось из-за спины. Юноша обернулся – торопливо посторонился, пропуская двоих заляпанных извёсткой мастеровых, торопившихся с охапкой инструментов своего ремесла к давешней тумбе на углу. Тот, что шёл впереди, поставил на тротуар ведро с кистями, содрал с тумбы прикрывающие её рогожи, с натугой поднял плетёный короб и пропихнул его в большую дыру в боку тумбы. Серёжа обратил внимание, что мастеровой обращается со своей ношей необычайно осторожно. Второй, высокий, с журавлиными ногами, волокущий лестницу-стремянку, едва не задел прохожего – полного усатого господина в рединготе и чёрной, как сажа, шляпе-котелке, буркнул что-то извинительное и потянул из кармана конец бечёвки. Обиженный господин попятился, пробурчал брюзгливо: «Развели безобразие, а ведь тут государь император ездит! И куда только смотрят градоначальник с полицмейстером? И в подтверждение своих слов махнул рукой вдоль Екатерининской набережной.
Серёжа повернулся – со стороны Конюшенной площади приближался царский кортеж. Это был так называемый малый выезд – шестёрка лейб-конвойцев и закрытый возок. Городовые уже суетились, расчищая дорогу, взлетали зонтики, шляпки, картузы, неслись приветственные возгласы. Серёжа собрался, было, увлечь спутницу в сторону, освобождая проезд – и встретился взглядом с долговязым мастеровым.
Он узнал его сразу – тот самый студент-правовед из трактира на Измайловских линиях, заподозривший в Серёже филёра; «чижик-пыжик», осмелившийся нагрубить Нине в гельсингфорсской кофейне и потом едва-едва не сцепившийся с Серёжей в поединке в заснеженной подворотне.
Но что он делает здесь, в фартуке мастерового? Почему сменил тросточку, скрывающую смертоносный клинок, на ведёрко с извёсткой? Серёжа оглянулся на спутницу. Лицо Нины вдруг заострилось, сделалось жёстким – она тоже узнала недоброго знакомого.
Кортеж, тем временем, приближался. Господин, возмущавшийся беспорядком, устроенным мастеровыми, бочком попятился чугунному парапету – рука приподнимает в приветственном жесте котелок, круглая, усатая физиономия расплывается в приветственной улыбке. Городовой одной рукой он берёт под козырёк, другой задвигает за спину не в меру шустрого сорванца в гимназической рубахе. Конвойцы по двое поворачивают, огибая тумбу, ещё миг – и копыта гнедых коней зацокают по брусчатке Невского.
Долговязый правовед (это он, конечно, сомнений быть не может) замер в неестественной позе, будто перекошенный на левый бок. Глаза прикованы к Серёже, губы что-то неслышно шепчут. Вот он попятился, бросил взгляд на царский возок – и неожиданно пустился наутёк, оскальзываясь на своих ногах-ходулях. Стремянка со стуком полетела в сторону, задребезжало ведёрко, расплёскивая по мостовой здоровенную белую кляксу.
Позже, когда Серёжу подробно расспрашивали о трагических обстоятельствах этого дня, он так и не смог ответить: почему заорал во весь голос: «Держи! Стой, каналья!» и кинулся следом. В спину ему ввинтился свисток не растерявшегося городового, ударили тревожные крики столпившихся обывателей, злобный визг конвойских жеребцов. От раскуроченной тумбы змеилась, разматываясь из кармана фальшивого мастерового, тонкая бечёвка, из тех, какой в лавках завязывают пакеты с покупками. Вот она размоталась до конца, натянулась, и…
Идея кислотного взрывателя очень проста. Разумеется, о его конструкции нельзя было прочитать в журнале «Нива», но ведь именно для этого и существуют товарищи по борьбе? Пачку тетрадных листков с подробным изложением всего, что касалось изготовления опасного устройства, неделю назад передал долговязому правоведу один из членов боевой группы.
В плоской жестяной коробочке, завёрнутые в хлопчатую вату, покоились две стеклянные трубочки со стеклянными же шариками на концах – творение неведомых финских стеклодувов. Один из шариков был сплошным, в другом было оставлено отверстие. Через это отверстие в трубочку следовало влить серную кислоту и тщательно запаять отверстие крышечкой из медной фольги и самого.
Трубочки с кислотой и были главными элементами запалов. Для взрыва («детонации», как говорилось в приложенной к коробочке инструкции) достаточно было одного, но для надёжности рекомендовалось использовать оба.
На свет появились два куска свинца. «Чижик-пыжик» отлил их из старой вагонной пломбы – чтобы раздобыть её, пришлось вечером пробираться на запасные пути железнодорожной станции. Форма для отливки представляла собой толстый диск с отверстием посредине. Когда готовое изделие остыло, он проточил по внешней стороне желобок, а потом разрубил готовое изделие надвое. Сложил обе половинки вокруг запальной трубки, после чего аккуратно, чтобы не раздавить хрупкую штучку, обмотал проволокой и закрепил. Теперь свинцовая чушка охватывала трубочку, но не плотно, а с зазором – так, что могла свободно скользить по ней от одного шарика до другого.
