Не знаю, возникали ли у Жукова или Шапошникова идеи поставить меня командовать каким-то из направлений наступления. Подозреваю, что возникали, но когда я прибыл кремлевский кабинет Сталина, никаких дискуссий на эту тему уже не велось. Меня просто поставили перед фактом, что с завтрашнего дня я вступаю в должность командующего первой отдельной армией стратегического резерва Ставки ВГК. Армия эта оказалась не просто первой, а единственной в своем роде. Собственно, ничего нового высшие руководители СССР придумывать не стали. В мое подчинение передали свежесформированный авиакорпус, полностью укомплектованный турбореактивными «Илами», три ракетных полка, вооруженных «изделиями К-212», артиллерийскую дивизию прорыва генерал-майора Цайтиуни, две легких танковых бригады и стрелковую дивизию для охраны и обеспечения функционирования всего этого богатства. В общем, на меня, как обычно свалили боевое применение мною же самим внедренных технологических новинок. «Тридцатьчетверок» вот только новых не дали. Этих танков с 85-миллиметровыми пушками было еще очень мало, и все они были нужны на участках главных ударов, да мне они не особо и требовались – лезть на передовую в мои задачи не входило.
А вот что меня особо порадовало, так это наличие в авиакорпусе четырех только что построенных воздушных носителей крылатых ракет. На стандартный двухмоторный «Ил-8р» надежно подвесить ракету так и не удалось, как ни пытались это сделать советские конструкторы, зато изрядно переделанный Пе-8 с этой задачей справился. Вместо карбюраторных М-35А тяжелый бомбардировщик получил четыре турбореактивных двигателя. Конструкцию пришлось изрядно усиливать, что повлекло за собой утяжеление самолета, но мощность новых движков с запасом компенсировала прибавку веса. Скорость самолета увеличилась не так уж сильно, но дальность полета, практический потолок и грузоподъемность возросли весьма существенно. Бомбовый отсек пришлось полностью переделать. Изделия товарища Королева в него не лезли никакими силами. Конструкторам пришлось разработать специальную подвеску, на которой удалось разместить две ракеты частично утопленные внутрь фюзеляжа, а частью выступающие за его габариты. И почему-то я совершенно не удивился, узнав, что командует звеном новых машин мой старый знакомый товарищ Пусеп, теперь уже подполковник.
– Вы очень хорошо справились в Китае, товарищ Нагулин, – неторопливо произнес Сталин, внимательно глядя мне в глаза. – Наши союзники получили даже больше того, на что могли рассчитывать, и это благоприятно сказалось на поставках стратегического сырья и техники из-за океана. И все же, немцы – более серьезный противник. Япония сильна на море, а Германия наиболее опасна на земле и в воздухе. Просто так противник Днепр не отдаст. Сразу после смерти Гитлера Геринг отдал приказ начать строительство линии укреплений от Нарвы до Черного моря, основой которой стал правый берег Днепра. Это так называемый «Восточный вал», призванный защитить Европу от большевизма, как не устает вещать немецкая пропаганда.
Сталин перевел взгляд на разложенную на столе карту и обвел мундштуком зажатой в руке трубки центральную часть фронта от Смоленска до Киева.
– Разведка утверждает, что нам не удалось сохранить в тайне подготовку наступления, – продолжил верховный главнокомандующий. – Немцы знают, где мы планируем нанести удар и активно готовятся к его отражению. В этот раз мы не торопились. Люди обучены, дивизии укомплектованы личным составом и техникой по полному штату, но совершенно очевидно, что противник тоже не терял времени зря. За спиной пехотных частей вермахта стоят танковые дивизии, и как только наше наступление выдохнется и потеряет темп, они ударят. Допустить этого нельзя. Оборону противника нужно прорывать быстро и на всю глубину, иначе мы завязнем, не дойдя даже до берега Днепра. Наступление не должно буксовать ни на одном из направлений и именно это является главной задачей вашей армии, товарищ Нагулин. У вас мало пехоты и танков, зато в ваших руках сконцентрировано мощное ракетное оружие и новейшая авиационная техника. Ваша цель – уничтожение крупных узлов сопротивления, которые будут мешать продвижению наших ударных армий, и отражение воздушными и ракетными ударами опасных контрнаступлений противника. В отличие от командующих фронтами, у которых есть детально разработанные планы наступления, вы будете действовать по обстановке в зависимости от развития ситуации на участках прорывов. Для упрощения вашего взаимодействия с командованием фронтов, мы направим к вам представителя Ставки. Им станет товарищ Мехлис. Есть мнение, что в Крыму вы неплохо сработались, и его присутствие в вашем штабе пойдет только на пользу делу.
***
В принципе, расклад меня вполне устраивал. Мехлис, правда, нарисовался откровенно не в тему. Его отношение ко мне в последнее время изменилось, и он больше не искал в каждом моем решении признаков трусости и предательства, но характер его никуда не делся, и нос свой он совал ну просто во всё, до чего этот самый нос мог дотянуться, а в том, чтобы дотянуться до самых последних мелочей, равных товарищу комиссару просто не было.
Тем не менее, я хорошо помнил, что против гиперактивности навязанного мне представителя Ставки есть хорошее средство, с успехом опробованное мной еще в Крыму, и сейчас я собирался вновь его применить. Товарища Мехлиса следовало загрузить сверхсекретным и крайне важным делом, которое он сам тоже будет считать таковым. И дело такое у меня для комиссара имелось.
Я не стал придумывать ничего нового, и в первую же ночь после прибытия в расположение армии совершил разведывательный облет линии фронта. Мехлис отлично помнил, что в Крыму это реально помогло и даже не кривился, когда я, наскоро приняв дела у начальника штаба, свалил остальную рутину на него и умотал на аэродром.
Через три часа я уже вновь был в штабе, но вместо ожидаемого всеми рассказа о результатах разведки я с нескрываемым беспокойством в голосе произнес:
– Товарищ армейский комиссар первого ранга, прошу вас пройти со мной в кабинет.
Надо сказать, важностью момента Мехлис проникся сразу. Не помнил он за мной подобного поведения, и решил, что просто так я подобные спектакли разыгрывать не буду. Ну и молодец.
Когда тяжелая дверь кабинета закрылась за нами, я предложил комиссару сесть и сам опустился в тяжелое старинное кресло, как и этот дом каким-то чудом пережившее немецкую оккупацию и бои за город.
– Что случилось, товарищ генерал-полковник? – лицо Мехлиса выражало искреннюю обеспокоенность, смешанную с готовностью немедленно начать действовать.
– Все очень плохо, Лев Захарович, – ответил я, не меняя сосредоточенно-трагичного выражения лица, и Мехлис даже не дернулся, когда я обратился к нему не по уставу. – Немецкая разведка не просто вскрыла нашу подготовку к наступлению, противник точно знает расположение и состав всех наших частей на линии фронта. Это становится ясно, исходя из того, как немцы расположили резервы и на каких участках они ведут наиболее интенсивные работы по укреплению своей обороны.
– Предательство? – Комиссар даже привстал с кресла.
– Не думаю. Дело в том, что для меня эта картина не нова. Я уже сталкивался с чем-то подобным в Китае, но тогда я списывал это на ненадежность солдат и офицеров Чан Кайши, через которых информация могла утекать к японцам. В результате мы понесли серьезные потери. Мой самолет дважды сбивали, и я был вынужден прыгать с парашютом. И вот здесь, в тысячах километров от Китая, я сталкиваюсь с совершенно аналогичной картиной. Боюсь, у противника появился новый и очень неприятный для нас инструмент технической разведки. Я не знаю, как он действует и даже не представляю принцип, на котором он может быть основан, но результат, как говорится, на лицо. Воевать в таких условиях нам будет крайне сложно.
