В ушах громко, быстро стучит сердце. Ведущая и лектор всё еще бормочут что-то о халатности и самоубийстве, но я уже знаю, что сейчас будет. На экране внизу вспыхивает красная плашка. Белыми жирными буквами: «Новое в катастрофе под Тарроком: найдена предсмертная записка пилота».
В горле ком, глаза застилают слёзы, но всё равно видно, что картинка на экране поменялась: теперь показывают любительскую съёмку. Как я и ожидала.
Смаргиваю слёзы, чувствуя, как меня засасывает в тот понедельник, словно в слив в ванной – последние капли воды. В саду тлеет костёр, дым от него всё цепляет за горло. С кухни доносится жужжание чайника и бормотание констебля Гринвуд, которая разговаривает со своим коллегой, тем, с серым лицом и слезами в глазах. Где-то в доме звонит телефон.
И вот теперь экран телевизора заполнили нечёткие кадры ясного неба. Вот изображение размывается: это оператор-любитель делает крупный план самолёта. Тот летит низко, но поднимается всё выше и выше. А потом перестаёт. Ныряет носом вперёд, устремляясь к земле. Камера дрожит, когда самолёт исчезает в огненном шаре и чёрном дыме. Снимающий пронзительно орёт, но я стараюсь не замечать, я думаю только о тебе, как согнулся в кресле, руки на затылке. Как же страшно тебе, наверное, было. О чём ты думал в последние секунды жизни? О тех, кто после тебя останется, жене, сыне.
А ведь Джейми когда-то придётся это увидеть – сердце разрывается от мысли. Я ему не говорила, что катастрофа случилась из-за пилота. «Папин самолёт разбился. Случилось это очень быстро. Он даже не успел ничего почувствовать» – вот всё, что я ему решилась сообщить. Рано или поздно ему всё равно предстоит увидеть эти кадры, узнать о жестокости и эгоизме пилота – но я буду хранить его покой настолько долго, насколько смогу.
На экране снова появляется ведущая, губы у неё ещё сильнее накрашены помадой не того оттенка, и вот я вернулась обратно, когда уже прошло почти семь недель. Почти семь недель без тебя.
Дают крупный план на одной ведущей, отсекая эксперта.
– Дальше в программе: интервью с двумя семьями, чьи родственники погибли в авиакатастрофе под Тарроком, об иске, которые они собираются подать против авиакомпании. А вот главная наша новость на сегодня: полиции передана предсмертная записка пилота, по чьей вине и случилась авиакатастрофа. Филип Кёртис послал это письмо коллеге в отделе кадров авиакомпании. До вчерашнего дня его не открывали. В авиакатастрофе погибло 45 человек…
Экран чернеет, комната погружается в тишину. Перевожу глаза на пульт, зажатый в кулаке. Не желаю знать, кто ещё погиб в тот день. Моё горе – только моё.
Заставляю себя встать. Каждой клеточкой тела хочется подняться по лестнице, лечь на постель Джейми, погрузиться в ванную, но нельзя всё время это делать. Мне от этого легче не становится, а Джейми – уж точно. Вместо этого я плетусь в гостиную и медленно, очень медленно разбираю коробки.
Часам к трём дня заканчиваю.
Глава 28
Суббота, 10 марта – до дня рождения Джейми 29 дней
Сегодня, Марк, меня преследуют воспоминания. Воспоминания о событиях до того, как тебя не стало, нетронутые, словно старые домашние видео, – они проигрываются у меня в сознании, заполняя сердце смехом и радостью. Так что после обеда я выключаю телевизор, перед которым развалился Джейми, мы надеваем сапоги и идём на детскую площадку под моросящим дождём.
– А почему Шелли на выходные не будет? – интересуется Джейми. В сапожках он забегает немного вперёд, а я разрешаю: дорога в деревню очень тихая. Все, видно, по домам попрятались, подальше от мороси и тяжёлых серых туч. А мне нравится непогода. Чувствовать капли дождя на лице, холодок, пронизывающий насквозь. На улице оживаешь.
– Поехала сестру навестить. Я у неё спрошу, не сможет ли она к нам заехать на неделе после школы. Ты не против?
– В понедельник?
– Не знаю, в какой день. Я спрошу.
Джейми вздыхает как будто обиженно, отходит ещё немного дальше.
– Вот бы Шелли сейчас пришла.
Этого бы и я хотела.
Мы уже почти дошли до ворот, за которыми футбольное поле. Но перед ним на всю дорогу разлилась лужа. Слишком большая – не перепрыгнешь, поэтому мы топаем по ней в сапогах. На середине мне вдруг представляешься ты рядом. Будь ты с нами сейчас, ты бы схватил меня и притворился бы, что бросаешь в лужу. Я бы закричала, а Джейми бы ревел от хохота.
В горле образуется ком, я сглатываю его и слегка подпрыгиваю. Раздаётся небольшой всплеск, и сознание заполняет хихиканье Джейми. Тогда смеюсь и я. А потом снова подпрыгиваю, уже выше, от приземления намокают джинсы поверх сапог, но мне всё равно: мне удалось заставить Джейми улыбнуться, удалось его рассмешить.
Так мы хохочем и прыгаем, и я не замечаю едущую по дороге машину, пока она не сигналит. Дёргаюсь, толкаю Джейми на обочину, а сама поднимаю руку, извиняясь жестом. Подходим с сыном ближе к воротам. Площадка – по другую сторону поля. Красно-жёлтая детская лазалка кажется чужеродным элементом на фоне серого неба и зелени деревьев.
«Лэндровер» подъезжает поближе, останавливается. Узнаю этот чёрный цвет, тонированные стёкла: Йен. Он опускает водительское стекло, улыбается нам.
– Привет! Так и думал, что не обознался.
– Привет, – хором отвечаем мы с Джейми.
– Прыжки по лужам? Рад, что тебе стало лучше.
Хмурая складка у него на лбу утверждает обратное, но у меня нет желания что-то отвечать. Джейми тянет меня за пальто, просительно смотрит в сторону площадки. Я киваю, и он несётся через ворота и поле к канатной дороге и качелям.
– А я к тебе ехал, – сообщает мне Йен, – взял инструменты, смазку, дай, думаю, петли на боковой двери смажу, чтобы не скрипела. Ну и посмотрю, чего бы ещё можно было по дому поделать.
– Да? Эм-м… Спасибо. Но не стоило. Справляемся потихонечку.
По Йену не скажешь, что он приехал по дому помогать: он свежевыбрит, на нём тёмная рубашка поло от Ральфа Лорена.
– Может, подброшу до дома?
Качаю головой, показывая жестом на площадку, где Джейми раскачивается на турнике.
– Я, видимо, здесь надолго.
Йен корчит рожу, будто я ошиблась в викторине. Но раз уж я выбралась из дома, обратно уже не очень хочется. Свожу, наверное, Джейми в паб на горячий шоколад, когда наиграется.
– По поводу того заявления, что я оставил…
– Не подписывала ещё.
– Но подпишешь?
– Наверное.
– Хорошо. Здорово, Тесс, что ты решила положиться на меня. Я на тебя не давлю. Просто хотел, чтобы у тебя был выбор.
У меня вырывается смешок.
– Ты не давишь. Но заявление ты собственноручно завёз в выходной день, хотя мог бы и по почте послать, а твои адвокаты мне кучу сообщений наоставляли с требованиями перезвонить. Как бы похоже на давление.
