Степан участвовал в опознании и подтвердил, что узнал Айдархан. Отмытое от земли лицо казалось распухшим, Степану пришлось буквально заставить себя рассмотреть линию разреза на изуродованной шее и сделать заключение, что душегуб не отпилил и не отрубил, а именно отрезал голову, что, как известно, обычному человеку не под силу. Получалось, что искать следует медикуса или хотя бы мясника. Потому как пилой любой дурак может отпилить голову, топором тоже сила есть – ума не надо, а вот ножом… тут как минимум нужно знать, как расположены позвонки…
Степана мутило, он худо-бедно закончил осмотр и, разрешив приготовить покойницу к погребению, накропал отчет, который тут же отвез Ушакову.
Вот из-за этого самого отчета нынче Андрей Иванович злой как собака. А все почему? Да потому, что, осмотрев голову, Степан постеснялся снимать с девушки платье и разглядывать обнаженное тело. Мало того, не пригласил более опытного следователя или медикуса и даже ничего не заподозрил, когда застал плачущего в саду у дворца брата Айдархан Бадархана. Парень лил слезы, прижимая к груди крошечные зеленые сапожки сестренки. Когда Степан поравнялся с ним, лакей поднял на него полные слез глаза, посетовав, что в воде ножка сестры разбухла, и теперь невозможно надеть на нее ее любимые сапожки.
Когда, уже добравшись до Ушакова, Степан только вскользь упомянул этот, с его точки зрения, незначительный разговор, Андрей Иванович буквально вскочил с места, схватил Степана за шиворот и вытолкнул за дверь. Обычно такой степенный и рассудительный Андрей Иванович на этот раз вылетел из дома, лишь в последний момент выхватив из рук подоспевшего слуги треуголку и на ходу пристегивая шпагу.
– Крошечная ножка сделалась большой? Золушка оказалась подделкой? – вопил он, подталкивая окончательно сбитого с панталыку Степана то в бок, то в плечо, отвешивая ему оплеухи, а то и намереваясь отодрать за уши. – Крошечная ножка! Ты уверен, что покойница Айдархан? – Крикнул он прямо в лицо Степана, брызгая на него слюной, когда молодой человек занял место в карете напротив своего патрона.
– Как бог свят! Уверен! Не извольте усомниться, Андрей Иванович! Как можно перепутать. Я ведь только вчера с ней общался, ну, как вот теперь с вами, как бы я попутал, если бы.
– Типун тебе на язык! Холера! Вишь ты чего удумал, меня опознавать. Так, может, сапожки не те?
– И сапожки те самые, я их разглядывал. Айдархан еще сказку рассказала, которую Петр Федорович хотел на сцене поставить. Я ее в отчете изложил.
– Но раз Золушка подлинная и туфельки ее всамделишные, отчего же тогда они друг с другом не сочетаются? – продолжал неистовствовать Ушаков. – Чему я тебя, дурня, учил?
– Не знаю…
– А вот я знаю. И даже могу предсказать, что когда мы доберемся до места, там не только туфелька будет не в пору, а пожалуй, и платьице. Хотя саван бывает и весьма широк. Сам догадаешься или объяснять? Да следователь ты, в конце концов, или дешевый приблуда? Пользуешься, стервец, моим благодушием! Не могешь? Не справляешься, сопля зеленая? Так и скажи, до смерти будешь на запятках карет настоящих следственных дел мастеров ездить, в кабаках речи пьяные слушать да донесения кропать.
Степан потупился, от ушаковских пощечин в голове звенело, щеки горели огнем.
Они вошли в холодную, в которой недавно Степан оставил несчастную Айдархан. Рядом с уже раздетой покойницей шустрили две, как ему показалось, одинаковые женщины в темных платьях и кожаных фартуках, готовили тело к обмыванию. Скучающего вида пожилой господин, по виду гробовщик, ожидал своей очереди снять мерки с трупа. Двое молодых охранников, оставленных Степаном надзирать за порядком, должно быть, так и не решили, кому находиться при покойнице, а кому на входе, теперь в присутствии Ушакова запоздало пытались выказать служебное рвение.
– Вот что, служивые, – ласково подозвал их Андрей Иванович, – давайте-ка вы двое, – он не глядя поманил охранников, – один берет деву за ноги, другой за плечи и кладет вот на этот стол, ага, именно сюда, а вы, матушки, свету побольше принесите. Ну, прямо все, что есть в наличии. Потемки здесь ни к месту. – Под начальственным тяжелым взором охранники на трясущихся ногах подошли к телу, и тут же тот, кому выпало поднимать девушку за плечи, грохнулся в обморок.
– Пустая порода, мякина, – выругался Ушаков. Послушные его воле женщины принесли несколько подсвечников и зажгли огонь. За обмывальщицами шел невысокий сутуловатый старичок в черном английском сюртуке и коротком паричке, в каких обычно ходят мастеровые. Это был любимый ушаковский делопроизводитель и секретарь Канцелярии Прокоп Прокопович. Почтенному старцу давно уже пора было сидеть дома да внуков, а то и правнуков нянчить, но тот все не оставлял службы, и начальник не торопил долгожителя отправиться на покой. Каким образом старейший служитель Тайной канцелярии догадался, что его начальник именно сейчас прибудет на осмотр трупа, было непонятно.
– Здравствуй, Прокопыч. Бумага, чернила при тебе? Устраивайся где удобно и фиксируй происходящее. – Андрей Иванович подтолкнул Степана к трупу, и тот, борясь с позывами рвоты, заступил на место «павшего». Недовольный Ушаков, не дожидаясь помощи от своих помощников, сам перенес голову Айдархан на стол, пинком отодвинув начавшего приходить в себя парня. Впрочем, после того, как тот выказал неподобающую слабость, Ушаков даже не попросил вывести его на воздух или усадить куда-нибудь в уголок. Перешагнув через провинившегося стража, как через неодушевленный предмет, Андрей Иванович сосредоточенно смотрел на возню, которую учинили Степан и охранник у стола.
– Так, вначале соединим тело и голову. Аккуратно кладем тело на середину, так, теперь голова. Ты мне, помнится, в отчете описал только один разрез – на шее. А на теле что же? Чернила закончились?
– Так они же одинаковыми должны…
Андрей Иванович оттолкнул Степана и самолично приладил голову к тулову:
– Гляди!
Вначале Степан ничего не видел, то есть видел две грудки, пупок да поросль светлых волос внизу живота… Стоп, усилием воли он заставил себя смотреть в другом направлении и только тут, наконец, разглядел то, о чем, должно быть, с самого начала знал Ушаков. Цвет лица покойницы был более темным, нежели цвет тела. На одном из предыдущих расследований Шешковскому уже приходилось осматривать женский труп. У той удавленницы лицо тоже было темнее, но там было другое, там наличествовали синева и опухлость, а тут…
– Если на секунду забыть о том, что голова Айдархан отделена от тела и просто лежит рядом, если вообще забыть о том, что она мертва, и думать о жертве, как о живой девушке, как вы учили, – Степан с надеждой посмотрел на начальника, надеясь смягчить его каменное сердце точной цитатой. Надежда умерла раньше, чем сумела оформиться в нечто определенное. Как обычно, Ушаков был неумолим, и, вздохнув, Степан продолжил, – можно с хорошей долей уверенности утверждать, что цвет кожи лица Айдархан более темный и грубый, нежели цвет ее тела. Ее ли тела?! – пораженный собственной догадкой, Степан вытаращился на Андрея Ивановича, и тот впервые за их сегодняшнее общение заговорщически улыбнулся ему.
