Впрочем, Разумовский ведь сказал, что озолотит того, кто распутает дело о краденом жемчуге, значит, и он, Шешковский, может на что-то надеяться. Быть может, даже его наградит сама государыня, пожалуют деревенькой душ в полтораста, повысят в должности или даже… А впрочем, чем это может помочь, когда София Фредерика не сегодня-завтра сделается великой княгиней, а затем, страшно подумать, императрицей и… оставался еще вариант, она могла не понравиться жениху. Ерунда, как такая девушка может не понравиться? Или он ей? Опять нелепость. Нравится, не нравится, кто ее будет спрашивать, она и в Россию приехала не чаи распивать, а замуж выходить. А значит, выйдет, и при чем здесь любовь какого-то заурядного сыскаря?
Впрочем, остается еще один вариант, о котором приятнее всего мечтать, – что Фредерика так влюбится в него, что согласится на побег, они обвенчаются в какой-нибудь церквушке и… Нет, сначала она должна сменить вероисповедание, иначе нипочем не обвенчают, а уж потом?
– Ты слушаешь или уже спать завалился?! – По давней привычке Ушаков сопроводил вопрос тычком острого локтя, аккурат в правый бок размечтавшегося Шешковского.
– Я да… слушаю… – Степан ошарашенно вперился взглядом в, по всей видимости, давно о чем-то вещавшего Апраксина.
– Вот молодежь пошла, не то что в былые времена. В конторе спят, на осмотре трупа зевают, во дворец отвел – снова носом клюет. Никаких интересов в жизни, набить брюхо да на боковую.
– Да ладно тебе, каждый может устать, – примирительно махнул платком Апраксин. И Шешковский невольно отметил для себя, что в присутствии посторонних Степан Федорович называл отчима на «вы», в то время как наедине или со своими – на «ты».
– Еще одно, вы, я так понимаю, не успели обследовать пруд, в котором нашли тело предположительно Самохиной и голову Айдархан, а вот я, поняв, что с Анной Васильевной потолковать не удастся, сразу же туда и отправился.
Шешковский затаил дыхание. В который раз за сегодняшний день здоровенный и, как о нем говорил Ушаков, ленивый Апраксин удивлял его своей сметливостью и несвойственным для людей его комплекции проворством.
– Докладываю, вокруг озера походил, натоптано, что на Сенном рынке, тем не менее кое-что разглядел. В общем, их привезли в легкой карете, запряженной всего одной лошадкой.
– Стало быть, недалече везли. Далеко одна-единственная кляча нипочем бы не вытянула целую карету, подохла бы скотинка на наших дорогах, – рассуждал сам с собой Ушаков.
– У дороги ясно видны следы сапог, большие и поменьше. Зато крови или, скажем, следов борьбы почти совсем нет, что говорит о том, что? – он озорно поглядел на Шешковского, продолжит ли тот начатую мысль.
– Что убийство произошло в другом месте! – отрапортовал Степан.
Карета резко повернула, послышалась брань кучера, выглянув из окна, Шешковский увидел, что они только что чуть не наехали на переползающего дорогу пьяного.
– И обезглавливание тоже, – одобрительно кивнул Апраксин. – С ночи, говорят, в тех местах туманище повис плотный, так что если кто-то карету и мог заприметить, вряд ли чего разглядел. Я, признаться, даже подумал, что душегубы эти сначала хотели трупы куда подальше отвезти, а потом воспользовались туманом и…
– Хотя не исключено, что специально почти на видное место подложили, чтобы быстрее нашли. – Ушаков лениво разглядывал свои ногти. – Никаких следов второго тела и головы?
– Никак нет. Солдаты весь пруд осмотрели, да и не для того живопыры эти головы отрезали, чтобы потом вместе с телами их хоронить.
– Найти бы место преступления… – Карета подъехала к зданию, занимаемому Преображенским приказом, Ушаков поблагодарил пасынка, и выбравшийся первым Шешковский подал старику руку.
Теперь молодой человек понял, отчего Андрей Иванович так настаивал на привлечении к расследованию пасынка. За неимением собственного сына он обучил Апраксина, наверное, всему, что знал сам. После чего, вместо того чтобы взять юношу к себе на службу, сделал все возможное, чтобы тот обеспечил себе блестящую карьеру военного и дипломата. В разговорах о пасынке Ушаков обычно только и делал, что упрекал последнего в неповоротливости и лени, тогда как на самом деле весь вид Степана Федоровича, его любовь к роскошным нарядам, мотовство и страсть к хорошей кухне давно уже были чем-то вроде притчи во языцех. Все привыкли к сластолюбцу и лентяю Апраксину, любимчику Миниха, а затем лучшему другу великого канцлера; привыкли, считая чем-то само собой разумеющимся, что родственник Ушакова получает одно отличие за другим, продвигаясь по служебной лестнице благодаря не собственным талантам, а исключительно знакомству и протекции. Тогда как на самом деле все это время Апраксин нарабатывал себе личину, в которой никто не мог заподозрить ни ума, ни таланта, ни способности хоть к какой-то эффективной деятельности. И вот этот самый лентяй и любитель женщин Степан Федорович Апраксин успел собрать информацию о Шувалове (хорошо бы еще знать, какую), посетил, пусть и безрезультатно, Анну Васильевну, примчался к пожарному пруду и блестяще провел осмотр местности, сделав правильные выводы. Тоже упрек Шешковскому, захотел бы – успел, пока местные там все следы не вытоптали.
Ушаков всегда мечтал о наследнике. В то время как супруга сумела подарить ему одну только дочь. Тем не менее пасынок, ребенок любимой женщины, неожиданно сделался для Андрея Ивановича истинным сыном.
В Преображенском Андрея Ивановича и его протеже ждал роскошный ужин, после которого они, не отдыхая, должны были спешно отбыть в Петербург.
Глава 13. Шелковая роза
– УСЕРДНО СЛЕДИ ЗА перепиской Фредерики и особенно ее матушки, чтоб днем и ночью, и не только письма, чтобы каждое слово, чтобы я про каждый их чих знала. Головой отвечаешь. – Елизавета отвернулась от Александра Шувалова, лысый, с непроизвольно дергающейся щекой, он был ей глубоко неприятен. Александр Иванович поспешил ускользнуть, незаметно юркнув между бархатных штор, точно дворцовая моль, раз, и нету. – Устала я, Алешенька. Ну, как тебе наша невеста? Думаешь, не зря мы ее выписали? Не ошиблись?
– Ребенок и есть ребенок. Что о ней скажешь, впрочем, граф Лесток ее осмотрел и не нашел ни хворей, ни изъянов. Даст Бог…
Елизавета с нежностью окинула взглядом своего фаворита, вопреки приказу одеваться в соответствие с убранством дворца, то есть сегодня двор блистал во всех оттенках алого, на Разумовском был нежно-фиолетовый кафтан из бархата, короткие черные штаны до колен, сиреневые чулки с шелковистым отливом и датский парик с длинными буклями, присыпанный дорогущей серебристой пудрой.
– Ох, зря я тогда про эту поганку Лешего вопрошала, наперво надо было про наших детей узнать. – Государыня прильнула к любимому, нежно устроив рыжую головку на его груди. – Не прощу ей этого! Когда собираешься к колдуну?
