Степан пристроился на табурете подле кресла начальника, не ведая, для чего его пригласили. Собственно, изначально надежду питал, что добрейший Андрей Иванович кликнул его по старой памяти протокол вести, все ведь в канцелярии знают, как шустро он за арестантом записывает и, главное, как верно, комар носу не подточит. Но за отдельными конторками уже трудились два писаря. Неужели экзекуторам помогать?! Антоху пытать?! Шешковский украдкой покосился на Ушакова, м-да… с него станется. Не человек – вурдалак презлющий. В Преображенском приказе вот уж сколько лет легенда ходит, отчего у Шувалова щека дергается. Пришел-то он на службу нормальным, а вот теперь смотреть тошно. Все через него, через Ушакова, заметил, что новый ученик во время экзекуций отворачивается, и заставил смотреть и каждое движение тщательно протоколировать, а потом и самого поставил людям пальцы ломать. Клин клином, так сказать. Вот с того дня Шувалов и задергал лицом. Думали, недельку-другую понедужит, да и поправится, – какое там.
– Очухался, любезный?! – Ушаков отхлебнул чая, насмешливо глядя на подследственного. – Говорить будем или… у меня ведь, друг любезный, если что, время есть, и я вполне могу провести его с тобой, занимаясь любимым делом. – Он подмигнул Степану, так что того холодом пробило, а на лбу выступили крупные капли пота.
– А что говорить-то? Я уже сообщил, что ни в чем не виноват. Я расследовал дело об исчезновении фрейлины, обо всем докладывался. Ваше Сиятельство, Андрей Иванович, вы же меня сколько лет уже знаете. Что же до Софьи Шакловитой, так это же когда было? Лет-лет и памяти нет.
– А вот тебе сейчас Кузьма памяти-то прибавит! Говори, сучий потрох, где твоя полюбовница Шакловитая? Куда дели золотой пояс Айдархан? Думаешь, я не знаю, что ты сообщил Софье Егоровне, как Шкурин с Чоглоковой нашли жемчуга, что она пришила на бурятское платье? На момент обнаружения она ведь уже была в столице? Я правильно понял? А когда вы сообразили, что жемчуга вам не достать, решили заполучить драгоценный пояс Айдархан. Говори, мерзавец! Чоглокова сама послала к тебе Айдархан, а ты вместо того, чтобы запереть девочку, как тебе было велено, похитил ее и убил! Рассказывай все как есть.
В пыточной повисла пауза. Ушаков буравил гневным взором готового сломаться Синявского, пока тот не склонил голову.
– Ты, Антоха, думаешь, что совершаешь благородный поступок, любимую выгораживаешь, в рыцарей играешь. Первый раз, ты сюда пришел, тебе лет тринадцать было, не больше. Одну кашу хлебаем, одно дело делаем? Как сам считаешь, сколько ударов кнутом выдержишь? А ведь Кузьма может усердие явить, тебе все пальцы по одному переломает, за ребро да на крюк повесит. Долго ли продержишься? Айдархан была любимой комнатной девушкой Разумовского, государыня ее с малолетства растила. Да неужели ради наших кормильцев мы с тебя побрезгуем с живого кожу содрать? – Он вздохнул. – Ты думаешь, если вытерпишь пытку, мне придется тебя отпустить? Смертная казнь отменена, и ты все равно останешься жить. Я понимаю, ты делаешь это ради Софьи Егоровны, потому как считаешь, что она тебя любит и никогда не бросит. – Ушаков поднялся и, подойдя к готовому заплакать Синявскому, положил ему руку на голову. – Ну да только это ведь все горячечный бред, вся эта любовь. И Шакловитая предаст тебя, бросит увечного и больного, а ты один без нее будешь на сибирских просторах горе мыкать.
– Может, еще не предаст, – Антон тряхнул головой, оттолкнув начальника.
– Может, не может. Гадаешь, как на кофейной гуще. Наслушался в людской сказок, начитался амурных романов и теперь полагаешь, будто суть жизни постиг? А жизнь-то – она не такая, как тебе мнится. Жизнь, она… – Ушаков задумался, нависая над Синявским. – Как считаешь, зачем на свете женщины живут? Для любви и приятности? Они, друг мой, род наш продолжают человеческий. Затем родители и подыскивают своим глупым чадам женок посговорчивее, чтобы не роптали, если что не так, и приданое в мужнин дом приносили. Я, думаешь, по большой любви женился? А ты на личико моей благоверной давно глядел? Видел, какие там усищи под носом обретаются? То-то. Петр Лексеич людишек перемешал, столбовых бояр с купеческим сословием перекрутил, разночинцам да простолюдинам пути дороги открыл. Учись, служи, терпи – а по стараниям будет тебе награда. Много людей на моих глазах с самого дна поднимались. Светлейший Александр Меншиков на Москве пирогами торговал, шнырял, точно крысенок, туда-сюда, любой мог сапогом раздавить, а по велению государя соколом золотым воспарил. Я хоть и из дворян, но тоже голь перекатная, на четверых братьев – один крепостной. Что делать? Пошел я служить простым солдатом в Преображенский полк. Соседи крестьян вместо себя посылали, гусями, свиньями откупались. А нам – сиротам горемычным – иной дороги не было. И тоже ведь не знаешь, куда дорога сия выведет. Кто-то служил исправно, выходя в отставку аж в шестьдесят лет, когда поздно – что-либо начинать. Кто-то дослуживался до офицерского чину, получал деревеньку, с которой затем и жил на старости.
Я лямку тянул, делал что велено и сверх того стремился. Участвовал в подавлении восстания атамана Кондратия Булавина
[82] на Дону, потом бросили против шведов и поляков. Только разобрались в этом деле, собрали пару взводов и погнали невесть куда. – Ушаков вернулся в свое кресло, положил ногу на ногу. – Знаешь, куда послали добрых молодцев? Не-а, не отдыхать. Эпидемия чумы обнаружилась, понадобились людишки, которые бы жгли дома и скарб зараженных, оцепляли целые районы, отделяли больных от здоровых. Вокруг меня такие же простые солдаты мерли точно мухи. А я выжил! Явился в свою часть и тут же был откомандирован в Курляндию, заготавливать корабельный лес. Узнал, что такое деревья валить, а заодно с местным людом, и особенно с господами, недовольными, что мы трудимся на их земле, разговоры разговаривать. Вот тут меня по-настоящему отличили и послали улаживать пограничные конфликты в Литве. Далее инспектировал хохляцкие войска гетмана Скоропадского
[83], охранял обоз с провиантом и армейским имуществом. После этого дела я уже был замечен Петром Лексеичем, прежде-то только видел царя, но близко не подходил. Теперь же скакнул в – капитаны-поручики и сделался его адъютантом. Произошло сие славное событие, когда мне, ребятушки, стукнуло уже без малого тридцать семь годков. Понимаю, что много, друзья-то мои лет в двадцать пять воинскую карьеру делали. Когда же исполнилось мне сорок два, пожаловали мне майора гвардии и назначили начальником Канцелярии рекрутного счета. М-да, стал я тогда большим начальником, в любую губернию мог нагрянуть с внезапной проверкой. Кто тут отвечает за поставки рекрутов? Кто души от переписи прячет, кто мздоимством занимается, кто из казны государевой ворует? Интересно было, хотя несколько раз и смертью извести пытались. М-да, так о чем это я, вот ведь, старым стал, забываться начал. Для того, чтобы меня, дурака, поднять и в люди вывести, приискал для меня Петр Лексеевич богатую вдову с малым чадом. В ту пору находился я в должности простого фискала, и кабы не царь, ни за что бы за меня не пошла Елена Леонтьевна, а если бы вдруг так случилось, что я бы ей почему-то глянулся, вся ее семья, все Кокошкины и вся мужнина родня Апраксины против меня бы поднялись. На одну руку положили, другой прихлопнули. Ну, или отбили бы все, что мужчине необходимо для женитьбы. Так что сам видишь, как судьба сложилась – из грязи в князи. За женой я приданое богатейшее взял, дома, деревни, сразу себя человеком почувствовал. Так что, говорю тебе, – дурак, признавайся, пока не поздно. Бабы, они не для того созданы, чтобы за них под топор идти. Я, кстати, вполне понимаю твое желание жемчуга уворованные присвоить, девять лет никто не хватился, авось и дальше не хватятся. А кому хвататься, когда дело закрыто? Она ведь, Шакловитая, тебе половину обещала? Что молчишь, дубина? А раз женишься, то все твое. Это как раз понять можно. Тем более, что – риску никакого, преступлением тоже хоть и пованивает, но ведь не разит как от навозной кучи. Вполне сжиться можно. Но вот когда вы начали душегубством заниматься… М-да… Нешто сам не понимаешь, опытный дознатчик, что провела тебя, дурошлепа, твоя Софья Егоровна. Что теперь ты один за все, что вы с ней натворили, отдуваться станешь, а она небось с новым полюбовником да поясом Айдархан мимо наших людей пройдет и сухой из воды выберется. Говори, Антон, не серди меня, а я подумаю, что еще можно для тебя сделать, хотя… комнатная девушка Разумовского, за такое…
