Приблизительно через неделю после означенных событий, проверяя отчеты в своем личном кабинете крепости, Шешковский услышал шум в коридоре, и в следующее мгновение не вошедший, а влетевший в комнату слуга доложил о визите Степана Федоровича Апраксина. Не успел Степан глазом моргнуть, человек-гора воздвигся на пороге кабинета, как обычно, поражая Степана своим великолепием. На этот раз генерал-аншеф был одет в расшитый золотом темно-зеленый камзол и широкий синеватый плащ, на который ниспадали, подобно водопаду, роскошные седые локоны длинного парика.
– Представляешь, а нашего Салтыкова недруги поколотили. Навалились всем скопом, мешок на голову – и отмутузили почем зря. Нехристи.
– Желаете расследовать это дело? – Шешковский медленно поднялся навстречу гостю, широкий Апраксин заслонял собой дверной проем, не оставляя путей к отступлению.
– Да черт с ним. Должно быть, бабу какую-нибудь не поделили, он ведь еще тот волокита, Сереженька-то наш. Не случайно покойный батюшка именно ему кары измышлял за то, что одним из первых встретил Фредерику.
– А с каких это пор он заделался «нашим»? – сощурился следователь, наблюдая за тем, как туша располагается в огромном, поставленном здесь еще при Ушакове, старомодном кресле.
– Так «наш» он и есть, – пожал плечами Апраксин. – Большое дело делает, его сиятельство наладил, стало быть, контакт между Бестужевым и Екатериной Алексеевной, так что, в случае сам знаешь чего, канцлер примет ее сторону. А это, сам понимаешь, – сила.
– В случае сами знаете чего вы тоже на стороне цесаревны? – Шешковский затаил дыхание, ожидая ответа.
– А я как Алексей Петрович. Повязаны мы вместе, стало быть. Теперь же и Бестужев, и я, и не буду пока раскрывать иных имен, – все мы за Екатерину Алексеевну. Салтыков же, как бы это сказать, мосты наводил. Так что когда я его побитую мордель узрел, поначалу подумал, а не враги ли наши его жизни лишить пытались. А потом… нет, не похоже, к тому времени, как на него напали, все ведь уже было спроворено.
– Что еще слышно при дворе? Как здоровье Елизаветы Петровны? – Степан попытался скрыть несвоевременную улыбку.
– У Елизаветы Петровны, – Апраксин задумался, – давеча был на службе, в церкви почитай рядом стояли. Свежа, прекрасна. Думаю, совсем оклемалась, – он оглянулся, и Шешковский отрицательно помотал головой, показывая, что их не подслушивают.
– Подполковник Николай Леонтьев дрался на дуэли с Захаром Чернышевым и ранил графа в голову. – Апраксин какое-то время изучал внезапно окаменевшее лицо Шешковского.
– И что же, сильно ранен?
– Медикус предупредил, чтобы готовились к худшему. Ссора произошла в доме Романа Воронцова, так Захар до сих пор там. Боятся лишний раз потревожить.
– Прискорбно. – Шешковский отвернулся от проницательного Апраксина, и тот был вынужден взять его за руку.
– Оставил бы ты эту семейку, Степан Иванович, не знаю, какая кошка между вами пробежала, но ведь Захар Григорьевич тоже поддерживает цесаревну, день придет, полк его на защиту подымется. Никто не желает пруссаку кланяться. Надо силы подтягивать. А ты ерунду какую-то затеял. Какой смысл нам уничтожать друг друга?
– С чего вы взяли? – Степан постарался вырваться, но Апраксин зажал его запястье не хуже кандалов.
– Я, конечно, вас понимаю, вы оберегаете репутацию известной дамы, и правильно делаете, в этом ваш долг, в конце концов. Но не самовольствуйте, бога ради! Захар лучше, чем кто-либо другой, настраивает офицеров поддержать, в случае чего, Екатерину Алексеевну. Я знаю, что это вы направили Леонтьева расквитаться с Чернышевым, и он выполнил вашу просьбу. Но что же мы теперь имеем? Леонтьев – зять графини Румянцевой и сродственник Паниных и Куракиных. Граф Чернышев тоже не сирота, родственников, друзей и покровителей у него с избытком. Кроме них, в деле оказался замешан граф Роман Воронцов – брат вице-канцлера, в чьем доме произошло несчастье. Что же теперь, нам ждать новых кровопролитий?
– Леонтьев арестован? – Шешковский задумался.
– Арестован и скоро будет доставлен сюда. – Апраксин вытер платком взопревшее лицо.
– Что же, если дуэль была честная, его вскоре отпустят и дело замнут.
– Вы уж постарайтесь. – Апраксин сокрушенно покачал головой. – От Воронцова один шаг к его дочерям-фрейлинам. Младшая, между прочим, служит Екатерине Алексеевне.
КАК И БЫЛО запланировано с самого начала, Леонтьев вышел из крепости здоровый и как будто бы даже немного пополневший. Чему способствовали обеды, которыми Шешковский потчевал своего наемника во время его вынужденного заточения. Расстались они почти что друзьями, что между следователем и подследственным случается не часто.
После того рокового вечера в Ораниенбауме, когда Степан чуть было не…
Шешковский давно запретил себе даже думать о том, что могло произойти между ним и великой княгиней, Екатерина Алексеевна скинула ребенка и тут же зачала второго. После снова скинула и теперь лечилась, принимая микстуры и неделями не выходя из своих комнат. Получается, что и ей не принес ничего хорошего этот санкционированный свыше роман. Впрочем, Шешковский не хотел теперь видеть Фредерику, считая ее потерянной для себя по крайней мере вплоть до того дня, когда цесаревна родит наконец долгожданного наследника престола, и можно будет избавиться от докучного Салтыкова. То, что это человек Бестужева, Шешковского волновало в последнюю очередь. Апраксин сам неосторожно признался, что Сергей Васильевич уже выполнил отведенную ему канцлером роль. Когда же благодаря ему на свет появится сын Фредерики, нет, правильнее говорить, Екатерины Алексеевны, князь сделается ненужным, и тогда Шешковский с легким сердцем устранит и эту помеху на своем пути к счастью.
После того как двор переехал в Москву, вдруг рехнулся какой-то камер-лакей, и императрица велела лейб-медику Бургаву лечить его. Это происшествие никоим образом не заинтересовало бы Шешковского и Тайную канцелярию, но вдруг чуть ли не в одну неделю сошли с ума еще несколько придворных. Майор гвардии Семеновского полка Чаадаев, подполковник Лейтрум, майор Чоглоков, а также монах Воскресенского монастыря, приехавший по делам обители к императрице и спятивший в первую же ночь пребывания в Преображенском. Пять человек – это уже никак нельзя списать на случайность. Причем если Чаадаев просто возымел блажь, считая Господом Богом шаха Надира
[118], что само по себе не стоящая внимания ерунда, то монах ни много ни мало отрезал себе бритвой причинное место. Так как все эти люди не были чем-то связаны между собой, а просто оказались не в том месте и не в то время, Шешковский заподозрил, что все они сделались жертвами неизвестного злодея, которому либо нравится травить людей, либо необходимо испробовать свойство приобретенного яда.
После того как в присутствии императрицы и великокняжеской четы Чаадаева подвергли обряду изгнания беса, Шешковский заполучил недужного майора, пообещав позаботиться о несчастном. На последнего в Преображенском приказе давно уже завели весьма пухленькое дело, иными словами, если все остальные жертвы реально спятили, Чаадаев оказался симулянтом. Притворяясь умалишенным, он тщился избавиться от обвинений в краже и взятках. Впрочем, несколько ударов кнутом, и… вуаля, Шешковский оказался отменным доктором, вся дурь мгновенно оставила майора, так что он тут же дал показания против самого себя.
