Глава 48. Трезор ее Императорского величества
ЗА ДЕСЯТЬ ДНЕЙ до погребения государыни положили тело ее в гроб, который отнесли сначала в траурный зал посреди всех регалий. Народ был допущен к гробу. Всеми вопросами, связанными с подготовкой к погребению, занималась Екатерина Алексеевна. В гробу государыня была одета, согласно ее же прижизненному пожеланию, в серебряное глазетовое платье с кружевными рукавами, ее голову венчала Императорская золотая большая корона с надписью на нижнем обруче: «Благочестивейшая Самодержавнейшая Великая Государыня Императрица Елизавета Петровна, родилась 18 декабря 1709, воцарилась 25 ноября 1741, скончалась 25 декабря 1761 года». Гроб был установлен на возвышении под траурным балдахином, глазет золотого с горностаевым спуском от балдахина до земли; позади гроба посреди спуска – герб золотой государственный.
Елизавету Петровну похоронили только через месяц, 25 января 1762 года. Из дворца государыню в гробу перевезли через Неву в Петропавловский собор в крепости. Так что не пришедший к началу церемонии Шешковский теперь на правах хозяина встречал царственную покойницу практически на пороге Тайной канцелярии.
Возглавлял пешую процессию император, за ним шла императрица, после Скавронские, Нарышкины и далее все по рангам. В тот день немало удивленный Шешковский наблюдал за странной забавой, которой развлекал себя новый государь. Он сперва отставал от процессии, а затем бросался догонять ее, да так поспешно, что несшие шлейф его черной епанчи старшие камергеры во главе с обер-камергером графом Шереметевым невольно выпускали шлейф из рук, и тот развевался на ветру. Этот маневр царь проделывал не единожды, заливаясь веселым смехом всякий раз, когда ему удавалось вырваться от преследовавших его господ. Подобное поведение императора внесло сумятицу в торжественную процессию, так как кто-то пытался поспевать за ним, кто-то отставал, в результате все сбились, и пришлось останавливать всю процессию, дожидаясь отставших. Впрочем, это нисколько не испортило настроение Его Величества.
Зато Шешковскому новый монарх не просто подпортил настроение, это еще слабо сказано, почву из-под ног вышиб. 16 февраля его как громом поразил манифест об упразднении Тайной канцелярии, благодаря которому Шешковский не просто терял место, но и утрачивал саму возможность бывать при дворе и защищать Фредерику. Хуже этого ничего быть не могло. По словам Шувалова, государь поднялся в отвратном настроении, а с похмелья каким оно еще может быть? Отправился в комнату своей толстой метрессы, по дороге наступив на вынырнувшую невесть откуда крысу.
«Долой всех крыс! Больше никто ни за кем не шпионит, не следит. К черту Тайную канцелярию – пусть все живут, как им вздумается. Свобода!»
– Положим, свобода – это, конечно, неплохо, а может быть, даже и очень хорошо, – тер небритый подбородок Александр Шувалов. – Ну да и о врагах забывать не приходится. Как он теперь, бедолага, узнает, что в трактирах имя его позорят? На портрет плюют? А если порчу наведут? – Он задумался. – Впрочем, все это еще ничего. А кто ему теперь доложит, коли при дворе какой злоумышленник его же отравить пожелает?
– Да и за приезжими иностранцами кто теперь приглядит? А ведь это он еще даже не короновался… – вторил ему немало расстроенный происшествием Шешковский.
– Тебе хоть есть чем жить, по нынешним-то временам? А то?..
Степан только отмахнулся.
– Сдюжим как-нибудь. – Его мысли витали в заоблачных далях, возле башни из слоновой кости, в которой томилась принцесса Фредерика, но теперь он – ее верный дракон, ее цепной пес, что глотку любому мог за нее перегрызть, – был не вправе ей ничем помочь.
– А знаешь что, может, хотя бы на первое время съедешь с семьей из столицы, ну, скажем, ко мне в поместье? Охраной тебя обеспечу.
Шувалов был прав, Шешковский давно уже обзавелся множеством недоброжелателей и теперь, оставшись не у дел, рисковал огрести всего и сполна. Впрочем, подлавливали его, морду разукрашивали, даже секли как-то. Ну да разве речь о нем? Об жене с дочерью. Их ведь, если что, тоже не помилуют. Припомнят, как Степан Иванович, не ведая жалости, сек назначенных на порку барышень. А ведь они тоже были чьими-то женами, сестрами и дочерьми.
– Собственное имение есть, – сухо ответил он, сжав на прощание руку бывшего начальника.
– Да ты не печалься так, Степан Иванович, может, ко мне служить пойдешь? Пристрою, ну хоть секретарем?
– Всю Тайную канцелярию нынче пристраивать придется, – Шешковский размышлял о своем. – Я, с вашего разрешения, рекомендую тем агентам, что при дворе или при богатых домах приставлены и которых вы специально отзывать для новой службы не станете, оставаться на тех местах, где они теперь служат. От нового императора, судя по всему, они не скоро на хлеб получат, так пущай хотя бы, что имеют не потеряют.
– Сделаем, не проблема, – грустно улыбнулся Шувалов, дернув щекой. – Может, еще что?
– Архив опечатаем, и надо бы спрятать. Если изверг прикажет уничтожить…
– Канцелярию уже упраздняли, Ушаков еще молодым был. Разумеется, сохраню.
– И еще одно, – Шешковский замолчал, не зная, как приступить к делу. – Мне бы в последний раз увидеться с… – он замялся. – С Екатериной Алексеевной.
– С императрицей?
Шешковский кивнул, не в силах выдавить из себя больше ни слова.
– Ну что же. Передам твою просьбу. Екатерина Алексеевна – женщина толковая и не из трусих. Думаю, не заставит долго ждать.
– Думаете, не забоится после упразднения-то Канцелярии?
– Так это ведь Тайную канцелярию закрыли, мы с тобой, чай, не в опале, не на каторге, не в тюрьме. А пойдешь под мое начало служить, так и вовсе станешь кум королю.
Как и предсказывал Александр Иванович, заветного свидания не пришлось ждать слишком долго. Сенат еще только начал рассматривать вопрос секуляризации церковных земель, упразднения монастырей и перестройки церковного уклада по протестантскому образцу, а также выпуска ассигнаций, а Екатерина Алексеевна уже назначила встречу своему многолетнему поклоннику.
На свидание 18 февраля Шешковский шел, неся в руках аккуратную корзиночку, в которой сидел коричневый лохматый щенок неведомой породы.
Изящный Понятовский подарил Екатерине модную болонку, которая выдала его при графе Горне. Успеет ли запомнить его маленький бастард настолько хорошо, чтобы предать при следующей встрече? Да и состоится ли эта встреча? Потому как, если он не покинет столицу и не спрячется с семьей в поместье, его убьют. А если не убьют, то изуродуют так, что мать родная не узнает. Еще хуже, если надругаются над женой и дочкой. Можно было, конечно, по совету Шувалова проситься на какую-нибудь иную должность. Но это спасет только его и никоим образом не поможет прекрасной Фредерике, служить которой он обещал до последнего своего вздоха.
