Хоть разумом и понимаю, у Демида не осталось ко мне ничего, кроме ненависти, но где-то глубоко внутри наивная часть меня всё ещё верит, что я могу ошибаться на этот счёт. Собранная по крупицам информация его мимолетных слов, жестов, поступков, соединяет в небольшой процент факт, что он обо мне вспоминает. Но выходит, интересует его… лишь она.
— Хочешь знать, не сдала ли я её? — даже усмехаюсь.
Помню, как Оксану трясло, когда она говорила, как её вынуждали со мной связаться. Но несмотря на моё отношение к ней, у меня и мысли такой не было — подставить девушку, просто рассказав, что она мне всё передала. Пусть и с пробелами в рассказе. Если Иван и сделал какой-то вывод, то сам.
— Хочу знать, чего ты добиваешься.
— Ты с кем-то меня путаешь, — хмурюсь, совершенно не понимая обвинений. Но Демид не даёт мне даже отдышаться:
— Где ты познакомилась с Глебом, Лика? — ошарашивает меня вновь. Он впервые спрашивает меня о подобном, но я не собираюсь оправдываться.
Ну в самом деле, мы будем говорить о нас с Глебом? Сейчас?
— Раньше это значение не имело.
— А теперь имеет.
И я всё же закипаю.
— Ты не проявлял интереса к моей жизни, — отвечаю вполне уверенно. — Сотни раз я пыталась с тобой поговорить, но ты не слушал! Так какого чёрта я сейчас должна отвечать? Только потому что ты соизволил задать вопрос?
Бронский становится мрачным. Он злится, делает ещё шаг, нависает надо мной:
— Лика… — начинает он, но сказать я не даю. Упираюсь ему в грудь.
— Не надо, Демид. Ты сам пресекал все разговоры о прошлом. Ты сам, — повышаю голос, даже не пытаясь сдерживаться. — И не надо ворошить то, что уже ничего не изменит. Если хочешь рассказать, что происходит, так я готова выслушать. Но ведь не расскажешь.
Тяжело дышу, а он молчит, его скулы напряжены, мне кажется, даже слышу скрежет зубов. Если бы это было возможно, Демид вмиг бы испепелил меня этим мрачным взглядом. Он отбирает немыми укорами мои силы, но я ещё держусь.
— Хорошо, — отвечает в итоге, и снова сжимает губы, делает паузу и продолжает, мрачно усмехаясь: — Просто подумай над тем, что он появился неслучайно.
И отстраняется сам.
— Если ты просто хочешь таким образом наговорить на Глеба…
— Он сам себя подставляет, — обрывает меня Демид. — И тебя.
Я не знаю, что думать по этому поводу, в любви Глеба я никогда не сомневалась. И не сомневаюсь. Её видишь, как на ладони, когда сам чувств не испытываешь. Нет, Глеб точно не притворяется, я видела в его глазах боль, так разве можно играть?
— Он говорит, что меня больше не тронут, — возражаю на обвинение. Я верю Астахову, но и слова Демида теперь вызывают беспокойство.
— Глеб считает, что может тягаться с Мирославом Юдиным. Но не думает, что его козыри временные.
Демид делает паузу, прищуривается:
— Скажи, как ты попала к Юдину?
Я лишь качаю головой. У меня тоже по этому поводу большие вопросы. Но Чистякова мне толком ничего не ответила.
— А это у Оксаны спроси.
— Она всё-таки тебя сдала?
Бронский теперь мрачнеет.
— Моя дорогая подруга говорит, что хотела помочь, — усмехаюсь, иронизируя. — И не знала истинную причину, зачем к ней наш знакомый пожаловал. Тебя такой ответ устроит?
— Оксана не способна на намеренную подлость, — хмурясь, произносит он, и я прихожу в недоумение.
Просто невероятно. Он приходит ко мне, говорит о девушке, которая ему нравится, и расстраивается узнав, что она не так хороша, как он полагал. И он говорит, что разговор нужен мне? Это бесчеловечно и слишком жестоко.
— Ты прав, Оксана замечательная, — говорю с сарказмом. Но Демид игнорирует.
— Её могут использовать. Вы ведь были подругами, ты могла бы уже и составить её психологический портрет, или как он там называется, — Демид смотрит внимательно, а я мысленно усмехаюсь.
Демид явно не знает, что Чистякова планировала подобраться ко мне поближе. Он всё-таки выгораживает её невольно, так наш мозг устроен, идеализировать того, кто тебе симпатичен. И пусть он не понимает того, что сказал, я это теперь вижу.
Зачем он так со мной?
Очередная порция боли несётся по венам и рассредотачивается, занимая каждую клетку.
Демид прищуривается, но мне теперь так тошно, что сил оставаться и делать вид, что его слова не задевают, не могу.
— Это все? Ты не спросишь, какие у Оксаны любимые цветы? Какой кофе она предпочитает. Чем увлекается. Ты спрашивай, я всё подскажу.
В какой-то момент эмоции перехватывают власть, моя невидимая защита даёт сбой. Внешнее хладнокровие рассыпается. Я так устала носить эту маску, что сейчас тяжело дышу и даже не пытаюсь скрыть истинные эмоции. И я выплевываю то, что болит:
— Про позы не расскажу, но это ты сам разберешься.
Вряд ли моё остроумие тут кто-нибудь оценит, да я и не жду. Разворачиваюсь, чтобы уйти, но Демид не дает, он вмиг обхватывает меня за плечи со спины, а я замираю. Он прижимает к себе, и я теперь чувствую, как колотится его сердце. Это меня останавливает, парализует, я больше не вырываюсь, а коротко вдыхаю и выдыхаю, закрывая глаза, в ноздри ударяет аромат его парфюма. Дерзкий, опасный. Зачем он так близко?
— Я задаю вопросы не из праздного любопытства, Лика, — шепчет Бронский, чувствую еле уловимое касание губами, мне даже кажется, что это короткий поцелуй, и по телу проносится дрожь. Хватка ослабевает, но пальцы Демид не разжимает, и я даже не думаю вырываться. Лишь сильнее зажмуриваюсь в этих когда-то таких родных объятиях. — Я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось, — говорит Демид полушёпотом.
И я, чёрт возьми, просто не могу. Не могу держаться. Теперь хочу уйти, потому что эта обманчивая иллюзия окунает в прошлое, наше, общее. Я тут же вкладываю смысл в его слова, но значат ли они что-то на самом деле?
Знаю, что эта дымка надежды рассеется, оставив мне напоследок очередную порцию безысходности, от которой я непременно сойду с ума, если не буду отталкивать и сопротивляться. Резко оборачиваюсь, оказываясь снова слишком близко и впервые за долгое время не вижу в его глазах ненависти. Демид делает шаг назад и произносит:
— Ты спрашивала, как я тебя нашёл, — говорит он внезапно, и от его взгляда по телу проходит волна импульсов, я снова сжимаю пальцы на сумке, предчувствуя ответ, порыв ветра обдает прохладой, а где-то символично срабатывает сигнализация, и когда она выключается, Бронский добавляет: — Ты живёшь в моей квартире, Лика.
Замираю, теряя дар речи, хочу спросить, но Демид уже отворачивается и идёт к машине.
А потом уезжает, оставляя меня со своими ответами.
Только вопросы теперь изменились.
