– Пятеро. У Сент-Джонов было пятеро детей. Старшего звали Энтони, ему было тринадцать. Младшей, Матильде, был год и три месяца, грудная еще. Знаешь, откуда мне это известно?
– Нет, инспектор, откуда я могу знать?
– Естественно. И я по доброте душевной скрою это от тебя, ибо, поверь мне, если ты узнаешь, покоя тебе уж никогда не будет. Но кое-что я все же расскажу. Мне известны их имена и возраст. Мне известен цвет волос каждого, и я могу перечислить все, что было на них надето. Мне все это известно потому, что именно я пришел в тот дом после того, что там случилось. Именно я занимался ими, когда им уже ничем нельзя было помочь. Именно я провел два дня в той комнате и следил за тем, чтобы ни одна нога не ступила туда до тех пор, пока не будет учтена каждая пылинка. Именно я сделал фотопластинки, которые были показаны присяжным, поскольку француз, на которого мы обычно полагаемся, дальше верхней площадки лестницы идти не пожелал. Ты знал, Кару, что постоянный зуб у маленького ребенка формируется в челюсти задолго до того, как выпадет молочный?
– Не знал, инспектор.
– Да, это поразительно. До поры до времени они прячутся в деснах стройными рядами. Чудо природы. И мне посчастливилось увидеть это – в отличие от многих других. Но в одном ты можешь быть уверен, Кару: если при входе в тот дом у меня и было желание повеселиться – а я сильно подозреваю, что его не было, – оно напрочь исчезло, когда я оттуда уходил, и больше никогда меня не тревожило.
На протяжении всей этой тирады Кару стоял чуть поодаль в настороженной позе, готовый в любой момент, если придется, отступить или отразить удар. Теперь же он расслабился и через некоторое время, прочистив горло, произнес:
– Мне жаль это слышать, инспектор. Я не хотел вас оскорбить, сэр. Об этом печальном деле я читал очень мало, и, должен признаться, ваше имя мне как-то не запомнилось.
Инспектор ответил не сразу. Он вскинул руку и чуть отвел ее в сторону. У Гидеона аж дух захватило: он испугался, что Каттер все-таки шваркнет Кару по голове. Но тот просто показал на лестницу.
– «Верхняя часть» дома… полагаю, если мы хотим добраться туда, нам придется воспользоваться лестницей.
– Разумеется, инспектор. – Кару первым направился к лестнице. – И когда вы закончите осмотр мастерской, наверно, вы захотите осмотреть тело самóй несчастной мисс Тулл, точнее сказать, ее бренные останки.
Инспектор Каттер, последовавший за Кару, резко остановился и, приподняв плечи, положил руку на лоб.
– Минуточку, Кару, будь любезен, – окликнул он дворецкого.
– Инспектор? – Кару не спеша повернулся.
– Вот что странно, Кару, – начал Каттер. – С тех пор как мы здесь, ты нам почти ничего не сообщил, и, заметь, не потому, что тебе затыкали рот, а теперь ты вдруг выдаешь все и сразу. Казалось бы, я должен быть тебе благодарен, но твое поведение вызывает у меня совершенно иную реакцию. До сей минуты я проявлял исключительное терпение, но если ты не поубавишь спеси, пеняй на себя.
Кару покраснел от возмущения.
– Инспектор, но я должен…
– Ты должен давать четкие простые ответы на мои вопросы, и без всяких твоих «верхних частей». Блисс, записывай его ответы, как полагается.
– Я бы с удовольствием, сэр, но к сожалению, у меня нет для этого необходимых принадлежностей.
Опустив голову, Каттер протяжно выдохнул.
– Необходимых принадлежностей, – повторил он. – То есть у тебя нет ни блокнота, ни карандаша?
– Увы, сэр.
– Возьми мои. И держи пока у себя. Я не мастер писать, редко ими пользуюсь. Почерк у тебя, надеюсь, сносный? Хоть какой-то прок от тебя будет.
Не поворачиваясь, инспектор протянул Гидеону свой блокнот с карандашом.
– О, не сомневайтесь, сэр. Многие отмечают, что почерк у меня похвально изящный.
– Похвально изящный, – повторил Каттер. – Господи Всемогущий.
Он снова понурился, будто придавленный тяжким бременем. Кару в смущении отвел глаза, и Гидеон невольно последовал его примеру.
– Очень хорошо, – произнес Каттер, когда к нему вернулось самообладание. – Первый вопрос, Кару. Как звали эту мисс Тулл?
– По-моему, Эстер, инспектор.
– Я веду речь о женском имени, Кару, а не о надежде на вечное спасение. Так «по-моему» или точно?
– Ее звали Эстер.
– Прекрасно. И эта Эстер Тулл здесь служила?
– Она была белошвейкой, инспектор. Ее приглашали от случая к случаю.
– Белошвейкой? – удивился Каттер. – Лорд Страйт, насколько я понимаю, холостяк, а до Сэвил-Роу
[15] отсюда рукой подать. На что ему белошвейка? Неужели в доме нет служанок, которые могли бы починить несколько пар чулок?
– Его светлость очень щепетилен в отношении таких вещей, а мисс Тулл слыла искусницей в своем ремесле. Она ухаживала за больной старшей сестрой, и его светлость, добрейший души человек, всегда давал ей подзаработать.
– Блисс, ты это записал?
– Да, инспектор.
– Поставь рядом знак вопроса, ибо я намерен к этому еще вернуться. Итак, Кару, теперь самое интересное… Нет, неудачное выражение. Не записывай это, Блисс. Мы подошли…
– К существу дела… – подсказал Гидеон, прокашлявшись.
Каттер снова приподнял плечи.
– Спасибо, Блисс, – поблагодарил он, помолчав. – Да, к существу дела. Эта белошвейка, мисс Тулл… Насколько я понимаю, для нее «происшествие», что здесь имело место, окончилось печально?
Кару сомкнул на груди кончики пальцев обеих рук и склонил голову, так что его подбородок утонул в жировых складках.
– Как это ни прискорбно, инспектор.
– И данное происшествие имело место в мастерской на верхнем этаже минувшим вечером?
Кару мрачно кивнул.
– Не припомнишь, в котором часу это случилось?
– Я бы сказал, где-то в начале десятого.
– В начале десятого?
– Да, инспектор.
– Искусные навыки швеи мисс Тулл часто требовались после девяти часов вечера?
– Нечасто, инспектор. Но мисс Тулл, понимая, как ей повезло, всегда охотно соглашалась услужить.
– Повезло? И в чем же состояло ее везение?
– Ну как же? Ей предлагали работу в благородном доме, а такому счастью могла бы позавидовать даже самая достойная женщина.
Каттер склонил голову набок.
– Должен ли я понимать из твоих слов, что мисс Тулл была не самая достойная женщина?
Кару поднял подбородок из складок.
