Потерпев фиаско на всех фронтах, Октавия решила прибегнуть к испытанному методу, которым она хорошо владела. Суть его состояла в том, чтобы вынудить светского человека сболтнуть то, о чем не принято говорить в свете. Первым делом она направила стопы к дому лорда Хартингтона на Гросвенор-кресент. Эльф нередко бывал ей полезен в подобных случаях, и сегодня она надеялась выудить у него ценные сведения. К тому же вчера, вернувшись на прием, она с удивлением обнаружила, что он исчез. В том не было ничего необычного: зачастую на один вечер у него было запланировано несколько светских визитов. И потом – ей ли жаловаться! – ведь она сама сбежала безо всяких объяснений. И все же Октавии не терпелось расспросить Эльфа, сумел ли он выведать что-то у леди Ашенден. Но Маккену, его камердинеру, по-видимому, показалась забавной сама мысль, что лорд Хартингтон мог быть дома.
– Ну что вы, мисс Хиллингдон! – изумился он. – Ведь еще даже не обед, а он вчера вечером был в гостях. Вы же знаете его привычки. Раньше шести вечера не объявится.
Октавия оставила свою визитку, на которой сердито вывела знак вопроса, и покатила дальше на велосипеде, перебирая в уме оставшиеся варианты. В ясный весенний день можно было бы рассчитывать на случайные встречи с массой полезных знакомых, но в такую ужасную погоду никто из солидных особ даже не подумает о прогулке в парке. Что ж, нередко приходится довольствоваться тем, что есть.
В следующие два-три часа Октавия посетила несколько домов, тщательно выбирая из десятка дам, которые принимали гостей в это время дня. Она без лишней суеты вливалась в компанию и, демонстрируя веселый беззаботный нрав, поддерживала любую тему, которую обсуждали собравшиеся. Если позволял ход беседы, делилась какой-нибудь безобидной сплетней без всякого намека на то, что рассчитывает на ответную откровенность, тем более о том, что ее интересовало. Она ни разу не упомянула о лорде Страйте, не говоря уже про его загадочное исчезновение. Она даже не сказала, что присутствовала на балу у леди Ашенден. В том не было необходимости, главное, набраться терпения.
К сожалению, как Октавия ни старалась, почти ничего толкового она не узнала. Про бал, конечно, говорили, и о внезапном отъезде лорда Страйта тоже. Леди Ашенден сочувствовали, и хотя суждений пока никто не высказывал, все сошлись во мнении, что его светлость должен сегодня же представить удовлетворительное объяснение своему поведению, иначе скандала не избежать. Но что это может быть за объяснение? Никто не осмеливался строить догадки. Лорд Страйт занимал высокое положение в обществе и имел большие связи, однако мало кто был знаком с ним лично. В практике Октавии еще не было случая, чтобы она не могла к кому-то подступиться, и оттого ее не покидало странное чувство, что она проиграла. Октавия всегда с легкостью выведывала секреты, порой скучные или отвратительные, и втайне даже гордилась этим своим умением. И вот теперь, когда ей в кои-то веки поручили нечто стоящее, вся ее изобретательность обернулась пшиком.
В пятом часу, усталая, она покатила на велосипеде домой. Небо над площадью Смит-сквер темнело. Опять пойдет снег, поняла Октавия. Наступило то особенное затишье, какое бывает перед вьюгой; воздух словно чем-то бесшумно наполнялся. Она вошла, как всегда, через заднюю калитку, поставила велосипед в дровяной сарай, под крышу. На кухне, к счастью, никого не было, и Октавия вдруг вспомнила, что с самого завтрака ничего не ела, только чаю попила. Она заглянула в буфет и, порывшись в нем, собрала себе вполне приличный ужин.
Подвернув до локтей рукава блузки, Октавия устроилась за столом, согнав со стула Джуно – старую домашнюю кошку, – и разложила перед собой еду. Краюшка хлеба, банка с мясом краба, два прекрасных яблока сорта «кокс». Не завтрак и даже не полдник, но она вкушала все это с тихим удовольствием. Она обожала такие тайные, ребячьи пиры, особенно после нескольких часов общения в изысканной компании.
Джуно, почуяв запах крабового мяса, трогала лапами юбки Октавии и заглядывала ей в лицо с мольбой в желто-зеленых глазах. С некоторых пор у кошки стал пропадать аппетит, она теперь не мяукала, выпрашивая еду, но все равно ожидала, что в знак уважения ей бросят кусочек чего-нибудь вкусненького.
– Как прошел твой день, Джуно? – Октавия кинула кошке розовый кусочек мяса. – Надеюсь, хоть ты что-то поймала. Мне вот сегодня не повезло.
Утренние газеты принесли из комнат дедушки непрочитанными. Он теперь едва узнавал свою «Газетт» или «Таймс», но ритуал строго соблюдался. С жадностью поедая бутерброд, Октавия разложила перед собой газеты и четверть часа провела в полном блаженстве.
Приход Джорджи ей ничуть не помешал. Обычно он где-нибудь тихо присаживался и ждал, когда с ним заговорят. Джорджи взял корочку хлеба, которую она есть не стала, налил в кружку чаю и, посадив Джуно к себе на колени, стал в задумчивости почесывать у нее за ушами.
Какое-то время они сидели в дружеском молчании.
– Представляешь, – наконец обратилась к брату Октавия, – одного парня обвиняют в том, что он похитил знаменитого скакуна, и у следствия, я так понимаю, один вопрос: можно ли спрятать коня на барже.
Джорджи ответил не сразу. Октавия посмотрела на брата, его лицо выражало несвойственную ему озабоченность. Сидя на стуле у плиты, он пристально смотрел на тлеющие угольки.
– Сама подумай, сестренка, – в конце концов заговорил он. – По-моему, затащить коня на баржу – дело непростое.
– Ой, Джорджи! – воскликнула Октавия. – Вот я балда! Совсем забыла про твой поход в Уайтчепел. Узнал что-нибудь? Можно сказать мистеру Хили, чтобы он забыл про свой бред?
Джорджи внимательно рассматривал тыльную сторону своей широкой ладони. Обнаружив царапину, в задумчивости поднес руку к губам.
– Что до этого, – отвечал он, – если честно, даже не знаю, что сказать. То есть я, конечно, помню все, чего наслушался, а вот как это расценивать…
Октавия свернула газету, отложила ее в сторону.
– Ты о чем? Что ты узнал?
– Ну, я ведь не журналист и не следователь, толком не представлял, с чего начать. И мне подумалось, что, наверно, лучше пообщаться с разными людьми. А когда общаешься с разными людьми, слышишь всякое.
– И что ты услышал?
– Я ходил по забегаловкам, где, как ты понимаешь, спьяну мелят всякий вздор. Его я чаще пропускал мимо ушей. Пьяная болтовня она и есть болтовня, что у нас, что за границей, даже если в нее подмешана сплетня, услышанная из третьих уст. Но мне довелось услышать не только вздор.
Джорджи нахмурился, взъерошил и без того взлохмаченные волосы.
Человек он был простой, притворяться особо не умел. Что-то вывело его из душевного равновесия. Октавия его не торопила, только ближе придвинулась к нему на стуле. Скоро сам все расскажет.
– В одной из пивнушек, – продолжал Джорджи, – я разговорился с одной женщиной. Она, конечно, была пьяна, но не так, как многие другие. Пьет она не так уж давно, сказала женщина, и я склонен ей верить. Выглядела она вполне прилично, не совсем еще опустилась. По ее словам, всю жизнь она трудилась не покладая рук. А потом похитили ее племянницу, которую она растила как родную: мать у девочки умерла, когда та еще ходить не умела. От холеры скончалась, сообщила женщина. Ее племянницу забрали, и с тех пор она сама не своя.
