– Откуда такая уверенность?
– Я проверяю билеты, сэр. У всех пассажиров поезда. И ваши проверил, если помните.
– Я поговорю с машинистом. – Было видно, что Эльф нервничает, но он попытался не выдать голосом своего нетерпения, придав ему всегдашнюю властность. – Разумеется, у меня при себе есть необходимые документы, а по прибытии в Дил не составит труда послать надлежащую телеграмму. После я лично прослежу, чтобы о том были уведомлены соответствующие органы. Столь важные дела не поручают расследовать деревенской полиции. Это ясно?
Железнодорожники переглянулись, но теперь уже перечить ему никто не посмел. Голову Брауна наконец-то нашли, аккуратно завернули в мешковину и принесли в вагон, где положили возле его тела с церемонной осторожностью, словно ожидали, что тот очнется и захочет водрузить ее на место. Эльф беседовал со всеми, кто желал высказать свое мнение, причем для каждого он подбирал особый тон, особые слова, разными способами вызывая на откровенность. Подобное Октавия наблюдала уже раньше, на балах и светских приемах. Видела, как он легко переходил из одного образа в другой, демонстрируя свой талант производить нужное впечатление, создавать видимость. Тогда это вызывало у нее восхищение.
После, когда они вернулись в купе, разговор уже не клеился. Эльф, казалось, исчерпал свою способность играть на публику и как будто ушел в себя. На ее вопросы он давал краткие или неполные ответы, а то и вовсе притворялся, что не слышит.
– Прости, старушка, – сказал Эльф после долгого молчания, заметив на себе ее пристальный взгляд. – Мне немного не по себе.
Может, он и не лгал. Она и сама никак не могла оправиться от потрясения; видимо, и его настиг шок, хоть и не сразу. Пару раз Эльф попытался восстановить некое подобие непринужденности: бросил несколько фраз по поводу того, как неудобно путешествовать поездом зимой, вызвался попросить у проводника одеяло. Октавия почти не отвечала. Она неотрывно смотрела в окно, хотя теперь уже стемнело и она не видела ничего, кроме их призрачных отражений в стекле. Когда это ей наскучило, она прикинулась спящей.
По прибытии в Дил у Эльфа сразу нашлось множество дел. Вопреки его возражениям, из Вулиджа туда сообщили о происшествии, и на платформе поезд встречал начальник вокзала в сопровождении двух местных полицейских. На перроне, когда Октавия высматривала носильщика, Эльф окликнул ее. Сказал, что немного задержится, что им забронированы номера в «Лебеде» и скоро он присоединится к ней.
– Ты как, старушка? Тяжелый был день, понимаю. – Он готовился снова выступать перед публикой, и к нему возвращалось присущее ему самообладание. – Я искуплю свою вину, обещаю. Может быть, вместе отведаем деревенского ужина, если отель не совсем уж захудалый?
На платформе царила суматоха, на мгновение тележка носильщика заслонила ее от Эльфа, избавив от необходимости отвечать ему. Она пошла искать кеб, и когда извозчик появился, у нее возникла мысль сбежать от Эльфа, найти другую гостиницу и спрятаться там. Ее ломало не только от усталости, она испытывала своего рода перенасыщение. Ей хотелось уединиться и выпотрошить из себя все, что она видела.
Нет, так нельзя, рассудила Октавия. Худо-бедно, они с Эльфом достигли некоего соглашения, и она не вправе взять и разорвать его, не говоря дурного слова. Она пережила шок, вот и все, и пока еще не способна мыслить ясно. Отдохнет, и настроение будет совершенно другое. Утром окружающая обстановка не покажется ей столь непривычной и незнакомой. Она перестанет себя чувствовать так далеко от дома.
XXIII
Она исчезла. Энджи исчезла.
Гидеон стоял у подножия лестницы и ошеломленно смотрел по сторонам. На гладких плитах – ни одного грязного пятнышка. За окнами крепчал ветер, дождь усиливался, но, кроме шума непогоды, ничто более не нарушало тишину парадного холла. Никаких следов беспорядка или признаков того, что здесь вообще кто-то был. Гидеон глянул наверх, пытаясь сориентироваться. Странный голубоватый свет на верхней лестничной площадке исчез – одновременно с Энджи, – но балясины парапета были различимы. Изумленно он смотрел в пустоту, словно ждал, что вот-вот увидит, как она парит в воздухе.
Гидеон снова повернулся, оперся на стойку лестничных перил. Дыхание выравнивалось, паника отступала, и он постарался рассуждать здраво. Бездыханного тела Энджи на полу не было. Она не разбилась – наверно, и не могла бы разбиться, – но мысль эта не несла утешения. Да и о каком утешении он мог бы мечтать? Стоило ли вообще бояться за нее, по-прежнему любить ее, как любят простых смертных? Ведь это глупо, учитывая то, что ему теперь известно.
Полутень. Почти что призрак.
Она покидает этот мир, сказал Каттер. Уже перешла в другой. Однако разве она не узнала его, пусть даже на несколько секунд? Разве в ней не осталось что-то от обычного человека, которого можно спасти, даже теперь? Если она полутень, что бы это ни значило, тогда она, разумеется, и наполовину человек. То, что осталось, изменилось – этого нельзя отрицать. Она не такая, какой он ее помнил, честно говоря, он и сам теперь не знал, что именно он помнил. Их отношения не получили завершения. Почти ничего не было сказано.
И все же.
Гидеон медленно повернулся, почувствовав, что на него дохнуло холодом. Входная дверь была открыта, раскачиваясь на усиливающемся ветру. Он направился к выходу, поначалу рассеянно, но с каждым шагом все острее сознавая настоятельность своих действий. Энджи покинула дом, а Каттер поручил ему никуда не отпускать ее одну. Но это не единственная его обязанность. Теперь он вместо дяди должен ее опекать.
Гидеон ступил за порог и сообразил, что он босой, лишь тогда, когда в ноги впился гравий. И холод. Немилосердный холод. Он понимал, что нужно вернуться и одеться, но вдалеке мелькнула Энджи – или это ему показалось, – и он испугался, что может и вовсе потерять ее. Гидеон оглянулся на дом. Ветер раздувал на нем ночную сорочку, обжигая грудь. Каттер сочтет, что его сержант умом повредился, если увидит, что он выскочил на мороз без верхней одежды. Впрочем, Каттер и так невысокого о нем мнения.
И он двинулся за ней, переходя на спотыкающийся бег, чтобы немного согреться. Снова узрев Энджи, он уже не сомневался, что ему не показалось. На мгновение ее осветила вспышка молнии. В ночной сорочке, которую рвал на ней шквальный ветер, она шла по неухоженному газону ярдах в ста впереди него, быстрым целеустремленным шагом приближаясь к темному скопищу деревьев. Раздался яростный раскат грома.
– Энджи! – Гидеон помчался к ней во весь дух. – Энджи! Мисс Таттон! Подождите!
– Блисс! – донеслось в ответ, однако крик прилетел со стороны дома. Даже гром не заглушил угрозы, прозвучавшей в зычном голосе Каттера. – Блисс! Стой, где стоишь, безмозглый щенок! Стой там, пока я не подойду.
