Глава V
НА ПОЛПУТИ ОТ САМОГО СЕБЯ
1
К приемнику колонии почти одновременно подъехали два закрытых автобуса. Анатолий вышел из второго и услышал:
— Привет ворам от Франца Красавчика!
Он даже опешил. Ну, кто бы мог подумать, что это выкрикнул выскочивший из первой машины рослый юноша в чистеньком костюмчике, с девичьим румянцем на щеках и взглядом невинных синих глаз!
Колонисты, наблюдавшие приезд новеньких, понимающе переглянулись. Один из встречавших — худощавый, смуглый, стриженный ежиком — в тон красавцу выкрикнул:
— Конец ворам, да здравствуют активисты!
И сейчас же получил замечание от мужчины в форменной одежде.
— Никто, — сказал воспитатель, обращаясь к прибывшим, — не будет вам напоминать о прошлом. То, что было, — сплыло, осталось там, за порогом. А теперь, ребята, начинайте новую жизнь, Анатолий с неприязнью смотрел на этого невысокого худощавого человека: ведь Чума предупреждал, что воспитатели — гады и мучители. И вместе с тем им овладело ощущение робости, которую непонятно чем вызвал этот воспитатель. Он не кричал, говорил неторопливо, твердо и просто, совсем не начальственно.
— Я в зону не пойду! — заявил Красавчик. — Все равно учиться и работать не буду! — С наглостью, сквозившей в жестах, взглядах и манере говорить, он оглядел прибывших с ним ребят и добавил: — Пусть другие на меня ишачат! — Обратившись к воспитателю, он вызывающе дерзко спросил: — И что вы на меня смотрите? Вы знаете, за что Каин убил Авеля? За то, что Авель смотрел на Каина, как шакал на зайца. То, что мне положено, я все равно буду получать. — Красавчик явно хулиганил, рисовался перед другими подростками.
— А ты, парень, не форси! Поговорим с тобой потом. А вы, новенькие, запомните: с блатными законами надо кончать, здесь мы никому, — в голосе воспитателя послышался металл, — никому не позволим тиранить слабых. Господ и рабов, как это бывает у воров, здесь нет. Некоторые из прибывших неуверенно улыбнулись, другие испытующе смотрели на Красавчика в чистеньком костюме. А тот начал ругаться, требовал, чтобы его сейчас же перевели в другую колонию, иначе он искалечит себя, и, наконец, крикнул прибывшим:
— Неужели среди вас нет ни одного стоящего?
И на призыв к «стоящим» откликнулся Анатолий. Вспомнив поучения Лени Чумы, он тоже начал истерично ругаться, дергаться, тоже требовал перевести его, Мамону, в другую колонию.
Остальные прибывшие отнеслись ко всему этому, как посторонние зрители, и на призывы Красавчика «шумнуть» даже не отозвались, чем привели его в ярость.
— Шумим, браток, шумим? — спросил воспитатель, усмехнувшись. — Ну, а теперь хватит симулировать психов. Останетесь у нас!
После регистрации их отвели в карантин для вновь прибывающих. Как только воспитатель вышел, Красавчик набросился с кулаками на новеньких, чтобы, как он кричал, проучить «слабаков», но неожиданно встретил дружный отпор. Тогда он позвал Анатолия на помощь.
Через десять минут оба оказались в штрафном изоляторе. Красавчик сразу же перестал изображать разъяренного льва и насмешливо сказал, кривя губы:
— Занавес опущен. Зрители разошлись. Кассир подсчитывает выручку. Сальдо не в нашу пользу. Как тебя?
— Мамона! Я же — Анатолий…
— А я Франц, прозываюсь Красавчик. Так вот, Мамона, надо показать, что ребята мы отчаянные, неисправимые, одним словом — оторви да брось! И лучше для здешних начальников сплавить нас в другое место. Вот и будем колесить, пока не попадем туда, где всех под себя поставим. Пятки нам чесать будут! Ты меня слушай, не пропадешь!
— Я и без тебя не пропаду. Ты для меня не авторитет. Знаешь, кто я такой? Слыхал про Леню Авторитетного, Чуму?
— А как же! —соврал Франц.
— Так мы с ним на пару, кореши, — объявил Анатолий и, чтобы утереть нос Красавчику, принялся впервые в жизни отчаянно врать, выдавая себя за участника тех страшных похождений, о которых слышал от Чумы.
— Это что, — презрительно кривя губы, отозвался Франц, — вот я…— И он тоже принялся вдохновенно врать. Потом, подзуживая друг друга, они принялись колотить в дверь ногами, требуя, чтобы их выпустили.
* * *
Русакова привели к тому воспитателю, который встречал их. Анатолий опять попытался кривляться и хамить, чтобы создать впечатление, что парень он отпетый, неисправимый и лучше от него отделаться. Ничего не помогло. Все понимал этот воспитатель, видел, что паренек напялил на себя чужую маску. Он знал, что ведет борьбу не с Анатолием, а с тем невидимым врагом, кто подчинил себе подростка. Влияние этого врага надо было побороть, да так, чтобы паренек содрогнулся от отвращения, увидев своего «бога» во всей его грязи, лжи и ничтожестве при свете ясного дня.
Чем больше неистовствовал Анатолий, тем спокойнее и даже веселее становился воспитатель. Раза два он почему-то, как показалось Анатолию, насмешливо хмыкнул про себя. Это злило и удивляло. Когда же Анатолий притих, воспитатель чуть насмешливо сказал:
— Не робей, воробей, и не таких людьми делали…— И он хлопнул его по плечу.
— Я отчаянный!
— Врешь. И никакой ты не вор!
— Как так?—Анатолий растерянно смотрел на воспитателя.
— А вот так! Вора, брат, за километр даже со спины узнать можно. Вор —он трус, хотя и наглый. Он все время трясется за свою шкуру, он боится, поэтому для храбрости и бахвалится перед такими пацанами. Ходит он не так, как все, а настороженно, оглядывается по-особому, вот так…— Воспитатель показал. — И взгляд у него особенный. А у тебя походка не та, взгляд не тот, все не воровское. Повторяешь ты, как попка, чужие слова.
Анатолий выругался для престижа.
— Да-а-а… Видать, воры изрядно оболванили твои мозги, замусорили. Но меня ты не обманешь. Мы продуем твои мозги свежим ветерком, и весь мусор слетит! Давай знакомиться: зовут меня Иван Игнатьевич.
— А я Мамона! — упрямо ответил Анатолий. Он растерялся, но сдаваться не хотел.
2
Он упорствовал уже несколько месяцев. Это стало для него своеобразным спортом. Кто кого? Азарт сопротивления! Стоять на своем — и не сдаваться!
В детстве он играл в путешественников, много читал об экспедициях и мечтал, когда вырастет, стать знаменитым путешественником-океанографом. Именно это и толкнуло Анатолия на ночные походы в пионерском лагере, за что и отослали его домой. Когда же он был осужден и ему показалось, что решетка отрезала его от заветной мечты навсегда, то новая игра в борьбу и сопротивление — потребность периода возмужания — помогала ему преодолеть мучительную пору душевного смятения. Уродливая, изломанная, но все же это была форма самоутверждения личности.
К невеселому, болезненному наигрышу Анатолия толкала и обида на судей, на «дружков», порой — на весь мир. Самолюбивый и гордый, даже разоткровенничавшись с Красавчиком, он ничего не сказал ему о своей обиде. Иногда Анатолий так раздувал в себе тлевший под спудом пожар, что он превращался в пожар верховой. Тогда Анатолий неистовствовал и совершал дикие поступки.
